Она стояла вплотную к роялю. Лицо ее было бледным. Тема приобрела тональность, похожую на тональность фуги, — ритмичную, словно шаг гуанако, убаюкивающую, словно колыбельная.

— Я увезу тебя, — сказал он.

— Тогда они что-нибудь сделают с моей мамой.

— У тебя нет мамы.

Казалось, что голос его принадлежал другому человеку.

— Ты просто не знал этого, — ответила она.

— Что, она тоже у них?

— Они могут найти ее. Они всех могут найти.

— А полиция?

Она покачала головой. Женщина выпрямилась. Маленький проигрыватель, который он использовал для утренних тренировок, стоял на рояле. Он выбрал диск, повернул проигрыватель так, чтобы мужчина и женщина оказались на одной оси с ним. Потом отвел девочку в звуковую тень и встал перед ней на колени. За его спиной Рихтер брал первые аккорды так, как будто взялся мостить рояль.

— Как ты заставила их привезти тебя сюда?

— Иначе я бы не сделала то, о чем они просили.

— Что именно?

Она не ответила. Он начал снизу. Напряжение в икрах, ногах, ягодицах, бедрах и в низу живота повышено. Но не судорожное. Сексуального насилия или чего-нибудь в этом роде не было. Это вызвало бы стаз или скрытое напряжение — даже у нее. Но прямо над solar plexus,[8]где диафрагма соединяется с брюшной стенкой, тело девочки было сковано. Двойная крестцово-позвоночная мышца была стянута, словно два стальных троса.

Ее правая рука, невидимая зрителям, поймала его левую. Он почувствовал в ладони комочек плотно сложенной бумаги.

— Найди мою маму. И приходите вдвоем за мной.

Музыка затихла.

— Ложись, — сказал он. — В тех местах, где касаются мои пальцы, будет больно. Ты должна прочувствовать боль и прислушаться к ней. Тогда она пройдет.

Звук возник снова. Рихтер играл так, словно хотел продавить клавиши сквозь железную раму рояля. Женщина и мужчина встали.

— Где они тебя держат, — спросил он, — где ты ночуешь?

— Не спрашивай больше ни о чем.

Пальцы его нашли мышечный узел, двусторонний, под scapula.[9]Он прислушался к нему и услышал такое огромное страдание, о котором ребенку знать не положено. Белая, страшная ярость начала подниматься в нем. Женщина и мужчина вышли на манеж. Девочка выпрямилась и посмотрела ему в глаза.

— Ты сделаешь, как я говорю, — произнесла она тихо. — Или больше меня не увидишь.

Он поднял руки к ее лицу и снял темные очки. Удар был нанесен в край брови, кровь под кожей стекла вниз и собралась над челюстной костью. Глаз, похоже, поврежден не был.

Она встретилась с ним взглядом. Не моргая. Взяла из его рук очки. Надела их.

Он открыл им дверь.

— Очень важно, чтобы между занятиями не было больших перерывов, — заметил он. — Особенно вначале. Было бы хорошо, если бы она смогла прийти завтра.

— Она учится в школе.

— Лучше всего работать, зная все обстоятельства, — продолжал он. — В каких условиях она живет, разведены ли родители, существуют ли какие-нибудь проблемы — любая подобная информация была бы кстати.

— Мы только сопровождаем ее, — ответила женщина. — Нужно сначала получить разрешение семьи.

Лицо девочки было бесстрастным. Каспер сделал шаг в сторону, машина покатилась по воде.

Он засунул руку в карман за сложенным листком бумаги. Нащупал игральную карту. Достав ручку, записал номер автомобиля. Чтобы не забыть. После сорока кратковременная память становится все хуже и хуже.

Он почувствовал холод снизу. И вспомнил, что он босиком. К ступням прилипли манежные опилки.

Вагончик, где он жил, стоял за манежем, рядом с электрическим и водораспределительным щитами. Он зажег свет и сел на диван. Оказалось, что девочка дала ему листок формата А5, сложенный во много раз и спрессованный в маленький, очень твердый пакетик. Он осторожно развернул его. Это была почтовая квитанция. На обратной стороне она что-то нарисовала и написала несколько слов.

Это было похоже на детскую версию пиратской карты. На ней был изображен дом и что-то похожее на сарайчики для садовых инструментов по обе стороны от него, под домом было написано «больница». Еще ниже — три слова: «Акушерка Лоне» и «Каин». И больше ничего. Он перевернул листок и стал читать текст самой квитанции. Отправителем была она сама, она написала только свое имя — Клара-Мария. Имя и фамилию адресата он сразу прочитать не смог, потому что мозг его стал отключаться. Закрыв глаза, он некоторое время сидел, подперев голову руками. После этого прочитал имя и фамилию полностью.

Он встал. С нотной полки достал маленькое переплетенное издание «Klavierbuchlein»[10]Баха и открыл его. Внутри это была не «Klavierbuchlein» — там лежал паспорт, между последними страницами был вложен листок с несколькими телефонными номерами.

Он взял телефон к дивану и набрал первый из номеров.

— Приют Рабий.

Голос был молодой, прежде он его не слышал.

— Это говорит главный врач города, — сказал он. — Можно поговорить с заместителем директора?

Прошла минута. Потом чье-то тело приблизилось к телефону.

— Слушаю.

Это был аппетитный голос. Год назад он встречался с его обладательницей. Если бы он попробовал тогда откусить кусочек, то это вполне могло бы стоить ему и верхних и нижних зубов. Но не сейчас. Сейчас голос был хриплым и почти безжизненным от горя.

Он повесил трубку. Он услышал только одно слово, этого было достаточно. Это был голос человека, у которого пропал ребенок.

Он набрал следующий номер.

— Международная школа.

— Это Каспер Кроне, — сказал он, — вожатый отряда «Вольные птицы». У меня информация для одного из моих маленьких скаутов, Клары-Марии: мы перенесли собрание патруля.

Голос откашлялся, пытаясь собраться с мыслями. Пытаясь, несмотря на неожиданность, вспомнить, какие инструкции он получал и что следует говорить.

— Она на несколько дней уехала в Ютландию. К каким-то родственникам. Ей что-нибудь передать, когда она вернется? Вы оставите свой номер телефона?

— Передайте только скаутский привет, — ответил он. — Из Баллерупского отделения.

Он откинулся на спинку дивана. Посидел так некоторое время. Пока все не стало как обычно. За исключением собравшегося в одной точке в груди комка холода и страха.