Геерт осторожно приоткрыл облупившуюся темно-зеленую дверь и выглянул в щелку воспаленными глазами. Я промокла до костей и была вне себя от злости.

— Да открой же, черт возьми, я мокрая насквозь, — сказала я и пнула дверь.

Еще не до конца проснувшись, он снял дверную цепочку.

— Спокойно, — пробормотал он и впустил меня.

Нас представили друг другу шесть лет назад во время конкурса на «разогрев» для группы «Хилерс», и когда я пожала его узкую сильную руку, по моему телу пробежала дрожь. Взгляд его больших темно-карих глаз, казалось, умолял о любви. Он был вылитый цыган — копна густых черных кудрей и длинное нескладное тело.

А уже через два часа я лежала на его матрасе, пьяная и по уши влюбленная, не обращая внимания на бардак в его комнате и на то, что он среди бела дня распил бутылку водки. Через три дня он переехал ко мне. Моя дочка Мейрел игнорировала его пару месяцев. Она видела, что мужчины, в том числе и ее отец, у меня долго не задерживались. Но Геерт остался, завоевав и ее сердце. А потом мы с ним родили еще одного ребенка, Вольфа.

На нем была серая футболка и трусы-боксеры. Он на цыпочках заторопился впереди меня вверх по лестнице, назад в тепло.

— Давай поднимемся, я накину что-нибудь, — сказал он.

Я пошла за ним и, глядя на его тощие, покрытые гусиной кожей ноги, почувствовала, что на смену злости в моей душе приходит щемящая жалость.

Сиб, наш ударник, отправился на пару месяцев в Непал — искать себя. Я обещала ему поливать цветы, забирать почту и кормить кота. Сиб знал, что у нас с Геертом дела неважные, и, когда передавал мне ключ, сказал, что его этаж может быть использован, в случае чего, как запасной аэродром. Вот там и жил теперь Геерт, разведя присущий ему страшный беспорядок. На столе стояли пустые пивные бутылки, три пепельницы, полные окурков, полбутылки вина, белый пакет с остатками еды из китайского ресторана, которую теперь доедал Марвин, кот Сиба. Геерт перенес матрас из спальни в гостиную, и на нем лежала сейчас бас-гитара и ноты. Из душа доносились знакомые звуки. Он напевал все ту же мелодию, которую я слышала почти каждое утро все эти шесть лет: «Я проснулся утром с мыслью о тебе».

— Хочешь кофе? — спросил он, входя в комнату. С его мокрых волос на свитер еще капала вода. Я кивнула, посмотрела на него, на его изможденное лицо — и не нашла в себе ни следа ненависти. Мы оба закурили, пытаясь найти нужные слова. У меня не хватало сил начать разговор об открытке. Геерт вышел в кухню и вернулся с двумя дымящимися кружками и пачкой сахара под мышкой. Дрожащими пальцами я вытащила из сумки открытку и положила ее перед собой на стол.

— Что это? — пробормотал он, увидев картинку, потом перевернул ее, прочитал надпись и прикусил нижнюю губу.

— Что за долбаный идиот…

Он посмотрел на меня с ужасом в усталых, измученных глазах. Я отвела взгляд — мне было больно видеть, как он сидел, скрючившись среди этого кавардака, такой одинокий и потерянный. Я ненавидела себя. Я отняла у него все, что он любил, и теперь еще предъявляю ему обвинения. Как я могла подумать, что человек, которого я так долго любила и так хорошо знала, может прислать мне такую мерзость? Но, с другой стороны, больше вариантов не было. Кроме него быть некому. Мысль о том, что кто-то другой, какой-нибудь псих, может следить за мной, была еще более невыносимой.

— Ты что, думаешь… Ты же не считаешь, что это я написал?

Геерт встал и швырнул открытку на стол. Он посмотрел на меня сузившимися от ярости глазами и резко выдохнул сигаретный дым.

— До чего мы дошли! Посмотри на меня! Ну-ка, скажи честно… Черт возьми! Ты что, думаешь, что у меня совсем поехала крыша? Что это я хочу тебя напугать?

Я тоже встала и положила руку ему на плечо. Он вырвался.

— Просто невероятно! Какую же помойку мы устроили, Мария! Дальше ехать некуда. И вот теперь ты приходишь, обвиняешь меня как последнего идиота. Меня сплавила, от нашего ребенка отделалась, даже не посоветовавшись со мной, — и все тебе мало!

Он пнул ногой подушку на другую сторону комнаты и потряс головой, как делал всегда, когда его захлестывали эмоции. Он не хотел, чтобы я видела, как он расстроен. Я потерла глаза, чтобы отогнать подступающие слезы, и прикусила щеки.

— Геерт, это нечестно. Ничего удивительного, что я подумала о тебе, когда увидела эту открытку. После всех наших ссор? Да ты только недавно швырял мне в голову утюг! И еще орал, что я пожалею обо всем…

— И что в этом странного! Ты же выставила меня из дома! Чуть все пошло не так — и хоп! — меня выгоняют из дома. Как будто наши отношения для тебя ничего не значат. И потом говоришь мне сквозь зубы, что сделала аборт…

Он лег на матрас, подложив руки под голову, и закрыл глаза. Его веки дрожали.

— Все было не совсем так. Я тебя не выгоняла. Ты ушел, потому что я сказала, что не справляюсь с твоими проблемами. Потому что сказала, что хочу жить. Что больше так не могу. А ты ничего не хотел делать. Ты хотел и дальше киснуть в своей депрессии.

Я подошла к окну, села на подоконник и прислонилась щекой к холодному стеклу, глядя на серое небо, которое висело над городом уже много месяцев.

— Давай по-честному. Ты продолжал себя уничтожать. Все так запуталось. Я ничем не могла тебе помочь.

Он повернулся на бок, обхватил руками колени и, зарывшись головой в матрас, застонал, как от боли.

— Тебе нужна помощь. Я тебе помочь не могу. Может быть, я эгоистка, но я больше не знаю, что делать с твоей депрессией. Трудно любить человека, которому ничего не нравится, который ничего не хочет делать. Ты не понимаешь, что в таком состоянии нельзя заводить ребенка. Ты занят только собой. А у меня есть еще моя собственная жизнь…

— Ага, значит, дело в тебе. Ты меня бросила, потому что я путался у тебя под ногами. И от ребенка моего отделалась, раз — и готово.

— Замолчи, Геерт. Я просила тебя пойти лечиться. Я просила тебя бросить пить. А ты все только обещал. Собирался пойти к врачу… Я возилась с тобой весь прошлый год, днем и ночью. И ничто не помогло! Становилось только хуже.

Геерт сел. Он провел руками по лицу и пригладил волосы, и я вдруг опять увидела, как он шокирующе красив. У меня вновь навернулись слезы на глаза. На этот раз я их не скрывала. Он затравленно посмотрел на меня.

— Я люблю тебя, Мария. Я бы никогда в жизни не мог причинить тебе боль, что бы ты мне ни сделала. Я не писал эту открытку.

— Но… Кто же мог написать такое?

— Какой-нибудь свихнувшийся фанат, откуда я знаю… Или сумасшедший борец против абортов, который видел тебя у клиники. Сходи в полицию.

Меня била дрожь. Это было совсем не то, что я хотела услышать. До меня начинало доходить, что́ это значит. Кто-то выследил меня. Кто-то хочет меня напугать.

— Может, еще обойдется, — вздохнул Геерт. — Пошутили разок — и хватит. Но я бы на твоем месте все-таки обратился в полицию. В любом случае звони мне если что.