Деклан играл на бас-гитаре, а бас-гитаристу нужна группа.

Чуть позже у нас поселилась Люси с двумя детьми. К искусству Люси не имела никакого отношения. Она сбежала от мужа, который ее избивал, и до нас некоторое время жила в приюте для женщин, страдающих от домашнего насилия, в нескольких кварталах отсюда. Я познакомилась с ней, когда работала в овощном магазинчике Пателов на углу. Люси покупала там морковку для своих детей, чтобы им было что погрызть. В сырой морковке много витамина С и нет кислот, которые портят зубную эмаль. К тому же морковь дешевле многих фруктов.

Люси пыталась найти себе постоянное жилье и работу. Приют был переполнен, и она догадывалась, что долго ее там не продержат. Левая рука у нее была сильно изуродована — как-то муж рассердился на нее из-за того, что она задержалась с ужином, и приложил ее ладонь к раскаленной конфорке плиты. Шрамы от ожога выглядели ужасно, но что было еще хуже — у нее нарушилась подвижность левой кисти. Люси стеснялась своей руки и, если ее кто-нибудь спрашивал, как это произошло, уверяла, что обожглась сама, случайно. Правду она рассказала мне однажды вечером, уже после того, как переселилась к нам в сквот. Я никак не могла понять, почему она так долго не уходила от мужа, который издевался над ней.

— Уйти с двумя детьми непросто, — ответила Люси.

И все же она ушла, когда муженек начал избивать детей. По словам Люси, у ее супруга «проблемы с алкоголем». По-моему, у него проблемы с головой. Я и прежде нисколько не сомневаюсь в том, что мне живется куда лучше, но рассказы Люси лишний раз подтвердили, насколько драгоценна моя независимость.

Дом, который мы заняли, стоял на отшибе в конце целого ряда краснокирпичных домов, прижатых друг к другу. Его построили раньше, чем в моду вошла так называемая ленточная застройка. Нам приятно было считать, что мы живем в памятнике архитектуры ранневикторианской эпохи. Видимо, раньше наше жилище окружал большой сад. Остатки сада разрослись и превратились в настоящие джунгли. Полоска земли между фасадом и тротуаром была завалена разным мусором. По краям бывшего двора зияли глубокие ямы; там когда-то вкопали столбы для ограды, которая давно исчезла. Дом мог похвастать грязно-белым фасадом, с которого отваливались целые пласты штукатурки, колоннами по сторонам парадного входа и подъемными окнами, которые не поднимались. В подвале вечно стояла вода. Наверное, когда дом только построили, он считался очень красивым, и жить в нем было уютно. Теперь он напоминал старую бездомную нищенку с нашей улицы, которая давно перестала за собой следить. Грязный, закопченный, дом не разваливался только потому, что мы как умели ремонтировали его. И все-таки это была крыша над головой, и мы старались сделать свое жилище уютным.

К сожалению, расположиться с удобством мы не успели. Через несколько недель после вселения нам вручили письмо из муниципалитета, который официально являлся собственником дома. В письме сообщалось, что дом запланирован к сносу, предусмотренному планом реконструкции квартала, и никакие наши действия не могут этому помешать. Вселившись, мы сразу обратились с просьбой к местным властям назначить нам регулярную арендную плату, но они проигнорировали нашу просьбу. Зато забросали письмами на канцелярите, который с трудом поддавался переводу на нормальный человеческий язык. Вскоре в доме отключили электричество — на всякий случай, если до нас не дошло. Воду, правда, оставили, но что толку, раз дело передали в суд?

Одно время Нев носился с мыслью включить дом в список архитектурных памятников. Мы даже написали в Комиссию по охране исторических зданий и памятников и в Национальный трест.[1]В ответных письмах нас благодарили за интерес к прошлому, однако сообщали, что наш дом не представляет интереса с исторической точки зрения и включить его в список охраняемых нецелесообразно.

Из соседних домов выселялись жильцы; после них оставались пустые, заколоченные оболочки. Мы держались, как легионеры в пустынном форте. Началось противостояние между нами и неистовыми воинами-берберами в лице вереницы муниципальных чиновников.

Мало-помалу нас начали вытеснять. Вначале местным властям, угодившим в собственную ловушку, пришлось подыскать новое жилье для Люси и ее детей, один из которых болел астмой. Потом ушел Деклан. Куда он подался, мы не знали, хотя он туманно намекал на какую-то группу, которой вроде бы нужен бас-гитарист. За неделю до того к нам наведывались суровые парни и спрашивали Деклана; мы решили, что у него какие-то неприятности. С другой стороны, у кого их нет? Мы никого не заставляли раскрывать душу.

Зато у нас поселилась Терри, миниатюрная блондинка с волосами, разделенными посередине пробором. Пряди спадали по обе стороны ее измученного личика, как уши у спаниеля. Появление Терри совпало с моментом, когда нам отрубили электричество, так что она с самого начала стала символом распада. Знаю, думать так жестоко, но, как оказалось, мои худшие опасения подтвердились.

В тот день, до того, как нам вручили приказ о выселении, я думала, что положение у меня хуже не придумаешь. Заведующий отделом упаковки магазина «Заказы почтой», в котором я до того трудилась, терпеть не мог сквоттеров, как, впрочем, и большинство добропорядочных граждан. Он все время пытался от меня избавиться, только повода не было. Работа меня в целом устраивала — несмотря на монотонность и низкую зарплату. Я ни разу не опоздала и не сбежала раньше времени. Не сломала ни одной вещи, не отправила по ошибке посылку не по тому адресу, не позволяла себе в виде шутки отправлять покупателям нечто совершенно неподобающее. Но заведующий обвинил меня в том, что я «утаила некоторые обстоятельства о себе», а у компании, как он выразился, «принципиальное отношение к обману».

Я бы ни за что не пошла паковать посылки, будь у меня другая работа. Платили там мало, чуть больше пособия по безработице, а условия, в которых мы трудились, заставляли вспомнить произведения Диккенса. И все-таки даже такая работа лучше, чем полная безработица. После того как меня выгнали, я стала и безработной, и — официально — бездомной. Понимая, что скоро у меня в буквальном смысле не будет крыши над головой, я затосковала.

Наше молчание как будто привело чиновника в замешательство. Он снова подал голос:

— Послушайте, вы обязаны освободить дом до пятницы. Судебные приставы, если понадобится, выкинут вас силой. Они вызовут полицию; уверяю вас, от них бесполезно убегать по крышам или, скажем, пытаться зацементировать себе ноги…

Мы продолжали молча смотреть на него. Подобные реплики в самом деле не требовали ответа. На такие глупости не способен даже Фитиль.

И Нев не выдержал:

— Вы что, шутите? Да любой, кто вскарабкается на эту крышу, тут же проломит ее!

Мне стало немного жаль нашего гостя, и я предложила ему чаю — мы как раз заварили свежий. Нев разжег камин от лучины — он нарубил на растопку старую деревянную садовую скамейку, стоявшую на заднем дворе. Чайник мы подвесили на крюк в изгибе каминной решетки.