Изабелла была дипломированным философом и работала – теоретически неполный день – редактором в журнале «Прикладная этика». Труды ее не отнимали много времени, но оплачивались плохо, впрочем, по вине самой Изабеллы, предложившей покрывать растущие расходы на издание за счет полагающегося ей жалованья. Деньги ее не заботили: унаследованные от матери – моей благословенной американской матушки – акции компании «Луизиана и прибрежные земли Мексиканского залива» давали доход, с лихвой покрывавший любые ее потребности. По правде говоря, Изабелла была богатой женщиной, хотя ей и не нравилось слово «богатая», особенно когда речь шла о ней самой. Она была равнодушна к тем материальным благам, которые могло дать богатство, но с большим жаром относилась к тому, что называла мои маленькие проекты и на что выделяла средства весьма солидные.

– И что же это за проекты? – спросила однажды Кэт.

– Благотворительность, – смущенно потупилась Изабелла. – Но можно назвать это поизящнее. Например, меценатством. Меценатство – красивое слово, правда?.. Но вообще я предпочитаю об этом помалкивать.

Кэт наморщила лоб. Многое в тете Изабелле было ей непонятно. Если ты занимаешься благотворительностью, то почему бы так и не сказать?

– Человек должен быть скромным, – продолжала Изабелла.

Она не была поклонницей тайн и уверток, но полагала, что о сделанном добре надо молчать. Упоминая свои благие дела, ты словно бы хвастаешься и выставляешь себя напоказ. Именно это вызывает неловкость, когда читаешь имена спонсоров на обложке оперных программок. Открыли бы они кошелек, если б не перспектива увидеть свою фамилию в почетном списке? Изабелла полагала, что вряд ли. Но если ради искусства надо играть на людском тщеславии, что ж, можно пойти и на это. Ее имя ни в каких списках не значилось, и эдинбуржцы не преминули отметить это. «Она скупа, – перешептывались в обществе. – Никогда не пожертвует ни гроша».

Разумеется, это было не так. Сплетники ошибались, как нередко бывает с теми, кто не способен на щедрость. За один только год Изабелла, чье имя не фигурировало в длинном списке дарителей, пожертвовала на нужды Шотландской оперы восемь тысяч фунтов. Три – на постановку «Гензеля и Гретель», пять – на приглашение знаменитого итальянского тенора для участия в «Сельской чести», действие которой по замыслу постановщика было перенесено в Италию тридцатых годов, так что хор выходил на сцену в форме чернорубашечников.

– Ваши фашисты пели премило, – сдержанно обронила Изабелла на приеме, устроенном после премьеры.

– Они с удовольствием надевают эти костюмы, – сказал хормейстер. – Думаю, потому, что они – только хор.

Эту реплику встретили хмурым молчанием. Кое-кто из «фашистов» ее расслышал.

– Ну разве что в малой степени. – Хормейстер потупился, уставив взгляд в свой бокал. – А может, дело и не в этом. Да, возможно, не в этом.

– Деньги, вот в чем проблема, – сказала Кэт. – Все упирается в деньги.

– Как всегда, – откликнулась Изабелла, протягивая ей бокал.

– Да-да, – горячо продолжала Кэт. – Будь у меня возможность заплатить как следует, наверняка нашелся бы кто-то способный меня заменить. Но мне это не по карману. Я должна думать о бизнесе. И не могу идти на убытки.

Изабелла кивнула. Кэт была владелицей магазинчика деликатесов, расположенного совсем неподалеку, в Брантсфилде, и, хотя дело шло хорошо, точно знала, как тонка грань, отделяющая доходное предприятие от убыточного. В настоящее время у нее был только один помощник на полном жалованье, юнец Эдди, вечно готовый расплакаться и постоянно угнетенный чем-то, чего Кэт, по мнению Изабеллы, то ли не понимала, то ли предпочитала не обсуждать. Эдди можно было оставить без присмотра, но лишь на короткое время, а не на полную неделю, как это требовалось сейчас.

– Он сразу запаникует, – говорила Кэт. – Почувствовав ответственность, он немедленно впадет в панику.

Кэт рассказала Изабелле, что приглашена на свадьбу, в Италию. Среди приглашенных ее друзья, и ей очень хочется поехать. Венчание состоится в Мессине, а потом все отправятся на север, в Умбрию, где уже снят на неделю дом. Время года самое подходящее, погода будет божественная.

– Мне надо поехать, – объявила Кэт. – Я просто должна поехать.

Изабелла улыбнулась. Кэт никогда не снизойдет до того, чтобы попросить об услуге, но ведь так очевидно, куда она клонит.

– Думаю, – начала Изабелла, – думаю, я смогла бы опять заменить тебя. В прошлый раз мне все очень понравилось. И, если память не изменяет, я выручила побольше, чем удается тебе. Доходы магазина выросли.

– А ты, случайно, не обвешивала покупателей? – лукаво спросила Кэт и, помолчав, добавила: – Я все это рассказала не для того, чтобы ты посчитала себя обязанной… Вовсе не собиралась на тебя давить.

– Конечно не собиралась, – кивнула Изабелла.

– Но это было бы восхитительно! – затараторила Кэт. – Ты уже в курсе всех наших дел. И Эдди ты очень нравишься.

Последняя фраза удивила Изабеллу. Ей казалось, что Эдди даже не смотрит в ее сторону. Почти не заговаривает и точно уж не улыбается. Но мысль, что она ему нравится, была приятна. Может быть, он почувствует к ней доверие, как почувствовал его к Кэт, и тогда она чем-то ему поможет? Или с кем-нибудь познакомит, ведь есть же всякие специалисты, а она – если потребуется – оплатит их услуги.

Разговор перешел на детали. Кэт уезжает через десять дней. Хорошо бы Изабелле зайти накануне – принять дела, посмотреть, какие есть в магазине товары, и познакомиться с записями в книге заказов. В отсутствие Кэт должны подвезти партию вин и салями – за этим нужно проследить особо. Надо обратить внимание на чистоту прилавков и полок: это сложное дело, требующее соблюдения тысячи разных правил. Эдди их знает, но за ним приходится присматривать. У него, например, напряженные отношения с оливками, он всегда норовит положить их в контейнеры для квашеной капусты.

– Боюсь, что это будет труднее, чем сидеть в кресле редактора «Прикладной этики», – с улыбкой сказала Кэт. – Куда как труднее.

Возможно, и так, подумала Изабелла, но вслух ничего не сказала.

Многое в работе редактора шло по накатанной колее: рассылка писем рецензентам и экспертам, обсуждение сроков с верстальщиками и типографами. Все это было рутиной. Но чтение статей и работа с авторами требовали совсем другого подхода. Тут нужны были интуиция и безграничное чувство такта. Многолетняя практика показывала, что авторы отвергнутых работ чаще всего жаждут мести. И чем беспомощнее и претенциознее опус – а таких было огромное множество, – тем больше злится отвергнутый сочинитель. Одна такая рукопись лежала сейчас на столе Изабеллы. Называлась статья «Оправдание пороков», и это заставило Изабеллу вспомнить книгу «Похвала греху», которую она недавно разбирала на страницах журнала. Но «Похвала греху» была серьезным исследованием границ морализма и в конечном счете отстаивала нравственность. Автор же «Оправдания пороков» шел иным путем, провозглашая, что если порок отвечает глубинным потребностям личности, потакание ему благотворно для человека. Порок можно оправдать – и даже признать извинительным, – если речь идет о терпимом зле (пьянстве, обжорстве и тому подобном), но мыслимо ли защищать те пороки, что имеет в виду автор? Невероятно, пронеслось в голове Изабеллы. Как можно, например, высказываться в пользу… Рассмотренные в статье порочные пристрастия промелькнули у нее в голове, и она резко оборвала цепь размышлений. Пусть даже эти извращения и прикрыты латинскими терминами, думать о них тяжело. Неужели люди и в самом деле занимаются подобными гадостями? Да, вероятно, так оно и есть, но, предаваясь пороку, они и подумать не могли, что выищется философ, готовый с пеной у рта защищать их пристрастия. А вот, пожалуйста: профессор из Австралии именно этому посвящает свою работу. Но как бы там ни было, она как редактор несет ответственность перед читателями. И журнал не предоставит места для защиты того, что защите не подлежит. Статья будет возвращена с короткой запиской. Что-нибудь вроде: