Условность

Условность есть чрезмерная близость к изображаемому предмету, передача предмета предметными чертами. Например, кусок реальной парчи у примитива. Золото (например – Гольбейн). Толстой об употреблении золота в живописи. Чем более предметно, тем более условно. Добросовестный натурализм примитивов (Эгина и Парфенон – тыльная сторона статуй фронтонов). Что в пределе? Сам предмет, изображающий самого себя. Такое искусство существует. Это архитектура.

Модель

…Модель: развитие искусства возможно, как и развитие демократии, несмотря на враждебность капитализма искусству (и демократии).

Здесь явно выступает момент борьбы и даже классовой борьбы. Он сосредоточен в понятии вопреки: «борьба против самодержавия тоже действительна, след[овательно] разумна» (Герцен). Ср[авните] Ленин – «под гнетом рабства, крепостничества, капитализма…»

Но ведь сама эта борьба, это вопреки рождается благодаря, рождается как момент антитезы, отталкивания. И все величие положительного в том, что оно есть определенное отрицание отрицания, но – distinguo3! – не столь полная власть отрицания, не полное тождество вопреки и благодаря, потому что одно дело голое отталкивание, антитеза, другое дело рождение вопреки из благодаря более гармонич[еским] образом. Ограниченное, несущее в себе безграничное. Здесь в пользу гегелевского «творческого ничто» можно сказать только, что:

1. Это положительно-ограниченное не дано все же сначала, а рождается обратным путем, нащупывается, хотя, собственно, только оно представляется материальным бытием не абстрактно, а в действительном смысле (слабость абстрактного] материализма, для которого материя дана просто заранее, хотя она лишь абстрактно заранее, след[овательно] только после на деле, в действительности, т. е. в развитии).

2. В эпоху Гегеля антитеза, отталкивание и диалектическое отрицание отрицания еще не выделились практически, наглядно. Поэтому у Гегеля нет ни будущего, ни различия между анархическим иреволюционным отрицанием. Этот момент развился позднее (в идеологии уже Штирнер, Ницше).

Абстрактно-революционное отрицание неизбежно должно перейти в столь же абстрактное утверждение, «позитивность». Ленин уже видел это!

Пример, конечно, Китай! Смотрите, как сочетается самое абсурдное отрицание культуры и всего «буржуазного» с бешеным национализмом и даже империализмом.

Но – любопытный вопрос! Как [нрзб.] проследить изменение, протекающее в этих антитезах? – Ибо тысячелетия рабства дают подъем абстрактного отрицания, но та новая «позитивность» и то новое рабство, которое из нее вытекает («добровольное»), уже шаг вперед, уже другое. Таковы все реставрации…

Онтогносеология

Ad vocem Николай Гар

Ad vocem4 Николай Гартман и его решение вопроса теории познания. Вообще «реализм» подобного рода.

Бытие есть нечто объединяющее субъект и объект, и то и другое есть. Может ли это служить основой специально для обоснования возможности познания и для обоснования возможности взаимопонимания между объектами, как думает Гартман?

Действительно, и то и другое есть, но как бытие субъект и объект не могут представлять собой общее поле с точки зрения познания, это есть общность факта. Отсюда тенденция к отрицанию познания или, вернее, сознания вообще, сознательного своеобразия мысли, что ведет к современной амфиболии рефлексивных понятий, то есть к парадоксу: мысль есть факт, но сама мысль об этом есть все же мысль.

Другой и в самом деле убедительной основой для теории познания является то, что связывает субъект и объект не с точки зрения их фактичности, бытия, ибо в плоскости бытия их общность преграждается весьма ощутимой разницей между единством материальных объектов и единством духовного мира. Здесь будет царствовать Кант, и вы ничего не поделаете.

То, что связывает субъект и объект не с точки зрения бытия, есть разумное содержание, закономерность разума, которая есть и в материальном бытии, есть и в духовном. Субъект и объект тождественны только в одном отношении – в отношении логоса. Вопрос заключается только в том, представляет ли это тождество фактическое тождество бытия или его нужно понимать именно как тождество в разуме, в разумном содержании. Первый путь есть путь объективного идеализма, путь Гегеля и всей классической немецкой философии. Здесь совершается ошибка, собственно говоря, близкая к ошибке Гартмана, вернее, ошибка последнего есть просто продолжение старого идеализма. Ошибка эта состоит в том, что тождество в разуме, в разумном содержании, в логосе действительности принимается за тождество объекта и субъекта в смысле бытия, в смысле фактическом. Гартман только обнажил, как, впрочем, это сделал уже Дюринг, эту софистическую основу идеализма.

Другой путь – это признать, что разумное содержание есть только разумное содержание, только логос, закономерность, не само фактическое бытие, хотя она есть. Разница фактического бытия в его материальности. Разница между материей и ее законом, устройством, формой – есть основа дальнейшего развития между объектом и субъектом. Существует тождество не между субъектом и объектом, а между логическим законом бытия, его разумностью и нашим разумом. Точнее говоря, наш разум есть повторение, концентрация, особое выражение разумности мира.

Обоснование возможности знания дано в нем самом. Мы не можем выскочить за пределы мысли – это у Канта не ложно, и стремление преодолеть это со стороны современных иррационалистов есть совершенный вздор, который по-дурацки развивает именно ту амфиболию, которую Кант считал устраненной, а материализм преодолевает по-своему. Преодоление этой амфиболии Канта не в развитии ее на иррационалистический лад, не в фактизации сознания (подобно тому, как в старом варианте амфиболии реальный мир логизировался), а в том, что мы не можем мыслить иначе как посредством мышления, мы не можем, следовательно, определить закономерность мира иначе как закономерность, не можем понять разум иначе, кмаразумное содержание. Это – тавтология, но спасительная. «Я мыслю – следовательно, я существую». Если понимать это как вывод, будто мышление является самой природой моего существования – здесь нет логической убедительности. «Я гуляю – следовательно, я существую». Это – тоже достаточное основание для констатирования факта существования. Но я мыслю, следовательно, у меня есть свойство констатировать факт моего существования, а гуляние не есть такое свойство. Оно нуждается в другом свойстве, которое и есть мышление. Если же у меня есть свойство не только быть, но и мыслить бытие, то «я мыслю, следовательно, бытие мыслимо». Мыслимость бытия есть его объективное свойство, и это объективное свойство мы можем вывести логически из того факта, что мы мыслим. И это единственный последний логический вывод в пределах логики, в пределах мысли. Дальше начинается простая жвачка. Если же вы скажете, что я мыслю, быть может, не имея данных о том, что бытие мыслимо, то ответ ясен: само сомнение в возможности знания, мышления – есть мысль, есть знание.

Выскочить из мысли нельзя так же, как нельзя выскочить из факта. Вот где уместно соображение о том, что мысль есть, как и бытие. Но она есть как мысль, следовательно,