основе вырастает и активность сознания, которое, как известно, «творит мир», но творит его под условием повторения, отражения действительности. Это повторение есть снова переход из возможности в действительность, актуальность. Повторяя объективный мир, сознание извлекает из него дремлющую актуальную всеобщность и посредством практического формирования человек делает ее реальной.

Таким образом, всякое новое сведение, извлеченное посредством опыта из природы, поступает уже в эту автоматическую систему сознания, которое повторяет себя – повторяя объективней мир. Вторичность сознания становится своего рода первичностью для нового опыта. Мимезис по отношению к внешнему миру приобретает род автономии, сознание воспроизводит свой собственный закон, который есть закон повторенной действительности. Диалектика восприятия и априори. Последнее как восприятие в его принципе, мимезис, достигший известной независимости, автономии воспроизводства. Это и есть творческая, производящая сила сознания. Точно так же и восприятие есть в известном смысле априори, оно подчиняется известным условиям, каковым условием является воспроизводящий смысл сознания. При этом возникают две формы тождества – одна в пользу повторения, другая – в пользу творчества, автономии. Разница между повторением и творчеством только в движении единства противоположностей, только между двумя формами тождества повторения и творчества, только в направлении развития.

Применим это к эстетической сфере. Возможно ли что-нибудь эстетическое без того, чтобы оно не было вторичным, что-то означало, повторяло, превращало разлитое всеобщее в актуально всеобщее! Словом, без творческого характера повторения? Попробуйте представить себе такое не вторичное, не повторяющее прекрасное. То, что Н. Гартман болтает о двух планах, есть именно наличие в восприятии эстетического сознания того, что прекрасное явление что-то отражает, является вторичным, двойным в своей основе (но вовсе не обязательно двусмысленным и символическим). Возьмите «прекрасное в природе», например красивую окраску насекомых, которая выдает их маскировочное отношение к среде, стилизует совершенно объективно красочные элементы среды. Шире того – самоотражение среды в пейзаже. Законченность прекрасного ландшафта есть именно концентрация или, если хотите, воспроизводство дремлющих элементов природы, актуализация их в некотором единстве. Природа подражает самой себе, поэтому возможно и подражание природе в пейзажной живописи. Прекрасное в человеческом теле есть также не что иное, как воспроизведение, повторение, отражение природы – все эти формы суть также отпечаток, более действительный, более органический и живой, тех отношений, сил, напряжений, явлений, которые человеческое тело воспринимает извне и которым оно придает род автономного существования, говорящего нам столь многое.

Подражание природе в искусстве есть уже следующая ступень актуализации дремлющих возможностей путем воспроизводства, мимезиса. «Умеющий копировать умеет и творить», – говорит Леонардо.

Нельзя решать те вопросы

Нельзя решать те вопросы, которые не подготовлены, не поставлены предварительно мышлением. В постановке заключено и решение вопроса. Думать, что мысль может прямо спрашивать предмет, а не спрашивать предварительно мысль о предмете, это вздор, это не выводит нас из пределов эмпирико-рационального (или «метафизического») мышления. Мысль в известной мере исходит из мысли, а не из предмета. Рассуждения Канта – это повторение аристотелевского «живое из живого», «человек рождает человека». Когда нам кажется, что мы прямо спрашиваем предмет, мы являемся жертвой худших предвзятостей, неосознанных; лучше верно контролировать условия мысли. В этом правота Канта и его теории априори, которая позднее развилась в теорию генетизма (у Фихте) и диалектики. Короче говоря, здесь подчеркивается важность круга – курица из яйца, яйцо из курицы. Необычайная важность истории философии, история вопроса для самой теории. У Гегеля даже теория по существу сводится к истории вопроса, к истории мышления; мысль достигает абсолютной истины, когда она полностью возвращается к себе, сознает всю свою предварительную историю. Таково гегелевское развитие теории круга Канта.

Это – другая теоретико-познавательная сторона вопроса, о взаимодействии людей и обстоятельств, о воспитании воспитателя.

Не должны ли мы предполагать наличия некоторой ступени «первоначального накопления»5, которая все же указывает нам на ограниченность движения бесконечности in giro6? И затем развитие на собственных основах, «автономное», в котором уже курица из яйца и яйцо из курицы?

Отсюда м[ожет] пр[оистекать] ограниченность позиции онтологии – возвращение к intentio recta7, чистой предметности. Справедливые сомнения кантианцев.

Не забыть и в критике модернизма.

До некоторой] степени железо добывается из старых кроватей. Бесконечность, неисчерпаемость предметного мира, но – через форму – не через отрицание рефлексии.

Поэтому важнейший источник расширения нашей теории – история философии, а также ответ на каверзные вопросы, поставленные в изощренной враждебной полемике. Вообще – необходимость предварительной постановки и обработки вопроса мышления, мысль от мысли, не прямо от действительности. Но именно этим путем и прямо от действительности, если верно поставлен контроль самосознания – иначе говоря, диалектика.

Априори Канта и иррациональное

Ключ к априори Канта

Мы действительно воспринимаем и постигаем лишь то, что соответствует всеобщим формам созерцания и рассудка. Но это не субъективное или не вполне субъективное условие, ибо то, что мы воспринимаем, не является безусловно новым в самой природе, безусловно случайным, безусловно иррациональным, безусловно бессмысленным, неразумным, неидеальным. Факт познания основан на объективном условии разумности, всеобщности, идеальности природы. Следовательно, дело заключается в отыскании этого условия, этого априори объекта или объектов априори, которые следует все же отличать от простого опыта, в чем и заключаются уроки Канта.

Либо полный иррационализм, контингент-ность факта – либо родственность, сходство между сознанием и бытием, как отражение мира отражается в нем, его непротивопоставленность разуму и смыслу. Это – две возможные позиции. Положительно то, что промежуточность трансцендентального метода более невозможна.

Правда, здесь тоже относительность – чистая логика – тавтология – бессмысленное и пустое тождество заключительных] глав гегелевских сочинений. Но и фактическое, реальное, не-тождественное – относительно.

Кант. Априори

Кантовская идея априори, хотя и неправильно выраженная, но все же впервые так ясно высказанная идея обусловленности сознания – контроля над ним, самосознания – в то время как и в старом материализме и в старом скептицизме сознание оставалось без всякой перспективы к самому себе, абстракт[но] безусловным. У К[анта] впервые – сознание есть сила, кот[орая] имеет объективную обусловленность, не просто находится под внешним влиянием, не просто и эпифеномен. Его собственная «структура», [структура] организма[сознания], следов[ательно] и возможность развития. Оно стало предметом рассмотрения, quasi-объектом, не извне усваивающим закономерность мира, а подлежащим ей.

Априори как форма знания и априори как само знание (чистое априори)

[…] Что же касается априорных синтетических суждений, чистого априори, то здесь речь идет о возможности вывода из апперципируемой всеобщности, взятой как квази-предмет, квази-для-себя-бытие, посредством второй абстракции заключенного в ней всеобщего содержания, того самого,