— Гостиница «Сен-Рожи»… — повторил он раз пять, прежде чем шофер его понял.

Это был форменный идиотизм. Мегрэ не должен был поддаваться впечатлению, которое производил мальчишка. Ведь Мора — еще мальчишка. Что же касается г-на д'Окелюса, то Мегрэ начал сомневаться, намного ли он серьезнее, чем молодой человек.

Шел дождь. Такси ехало по грязному кварталу, где стояли дома, уродливые до тошноты. И это Нью-Йорк?

Десять, нет, девять дней назад Мегрэ еще сидел на своем обычном месте в кафе «Белая лошадь» в Мене. Тогда, кстати, тоже шел дождь. Мегрэ играл в белот (Карточная игра). Было пять вечера.

Разве он не был отставным чиновником? Разве не наслаждался и жизнью в отставке и домом, который так любовно обставил по своему вкусу? О таком доме он мечтал всю жизнь — о загородном доме, где так чудесно пахнет спелыми фруктами, свежескошенным сеном, воском, не говоря уже о готовящемся на медленном огне рагу: а, бог свидетель, г-жа Мегрэ умеет готовить рагу!

Время от времени разные дураки спрашивали с улыбочкой, которая приводила его в ярость:

— Не очень скучаешь?

О чем ему было скучать? О широких ледяных коридорах уголовной полиции, о бесконечных делах, о том, что сутками приходилось выслеживать какого-нибудь мерзавца?

Нет! Он был счастлив. Даже не читал в газетах о происшествиях и преступлениях. И когда в гости приехал Люка, тот самый инспектор, который в течение пятнадцати лет был любимцем Мегрэ, Люка сразу понял: здесь нельзя себе позволять даже малейшего намека на «Контору».

Он играл в белот. Объявил козырный терц. В этот момент подошел официант и сказал, что его просят к телефону, и Мегрэ, держа еще карты в руках, взял трубку.

— Это ты, Мегрэ?

Жена. Она так и не привыкла называть его по имени.

— Тут к тебе приехал какой-то человек из Парижа…

Разумеется, он пошел. Перед домом стоял, надраенный до блеска автомобиль старой модели; за рулем шофер в форме. Мегрэ бросил взгляд в автомобиль, и ему показалось, что там сидит пожилой господин, закутавшийся в плед.

Мегрэ вошел в дом. Г-жа Мегрэ, как всегда в таких случаях, поджидала его за дверью.

Она шепнула:

— Какой-то молодой человек. Я провела его в гостиную. А в машине пожилой господин — наверное, его отец.

Как это глупо — человек спокойно играет в карты и вдруг дает отправить себя в Америку!

Начало обычное: нервозность, заламывание рук, бегающие глаза.

— Я знаю большинство ваших дел… Вы единственный человек, который…

И так далее, и тому подобное.

Люди убеждены, что драма, которую они переживают, — самая ужасная на свете.

— Я всего лишь неопытный мальчик. Вы, конечно, будете смеяться надо мной…

Все убеждены и в том, что над ними будут смеяться, что их дело единственное в своем роде и потому разобраться никто в нем не сможет.

— Меня зовут Жан Мора. Я учусь на юридическом факультете. Мой отец — Джон Мора.

Ну и что? Мальчишка заявляет это таким тоном, словно весь мир обязан знать, кто такой Джон Мора.

Мегрэ попыхивает трубкой и хмыкает.

— Джон Мора из Нью-Йорка. О нем часто пишут в газетах. Он очень богат, широко известен в Америке. Простите, что я так говорю, но это необходимо, чтобы вы поняли.

И он рассказывает запутанную историю. Во время рассказа Мегрэ зевает, потому что все это его нисколько не интересует и он все время думает о белоте, а потом машинально наливает себе стаканчик виноградной водки. По кухне ходит г-жа Мегрэ. О ноги комиссара трется кошка. Сквозь занавески виден пожилой господин, который, похоже, дремлет в уголке автомобиля.

— Видите ли, мы с папой отличаемся от других отцов и сыновей. У него нет никого на свете, кроме меня. Для него существую только я. Несмотря на свою занятость, он каждую неделю пишет мне по большому письму. И каждый год в каникулы мы два-три месяца проводим вместе в Италии, Греции, Египте, Индии. Я принес вам его последние письма, чтобы вам было понятно. Не подумайте, что он диктовал их, раз они напечатаны. Мой отец привык сам печатать свои личные письма на портативной машинке.

«Дорогой мой мальчик…»

В таком примерно тоне можно писать любимой женщине. Американский папа беспокоится решительно обо всем: о здоровье сына, о том, хорошо ли он спит, о его экзаменах, о настроении, даже о мечтах. Радуется предстоящим каникулам. Куда они поедут вместе в этом году?

Все очень ласково, по-матерински нежно.

— Главное, я хочу убедить вас, что я вовсе не какой-нибудь нервный юнец, которому мерещатся разные ужасы. Но уже с полгода происходит что-то серьезное. Не знаю, что именно, но я в этом уверен. Чувствуется, что мой отец чего-то боится, что он уже не прежний, что он предвидит какую-то опасность. К тому же внезапно изменился и его образ жизни. В последние месяцы он только и делает, что переезжает: из Мексики в Калифорнию, из Калифорнии в Канаду — и так стремительно, что на меня это действует, как кошмар. Я был убежден, что вы мне не поверите, и на всякий случай подчеркнул в письмах те места, где он говорит о будущем с затаенным страхом. Там все время повторяются слова, которых он раньше никогда не употреблял: «Если случится так, что ты останешься один…», «Если мы больше не увидимся…», «Когда ты останешься один…», «Когда меня уже не будет…». Они повторяются все чаще, как наваждение, а ведь я-то знаю, что здоровье у отца железное. Чтобы успокоиться на этот счет, я послал телеграмму его врачу. У меня при себе ответ, Врач смеется над моими страхами и уверяет, что если не случится чего-нибудь непредвиденного, отец проживет еще лет тридцать. Вы понимаете? Они все говорят: «Вы понимаете?» — Я пошел к моему нотариусу, господину д'Окелюсу, репутация которого вам, конечно, известна. Он стар, очень опытный юрист. Я показал ему последние письма и заметил, что он взволнован не меньше моего. А вчера он сообщил мне, что отец дал ему непонятное поручение. Господин д'Окелюс — французский корреспондент моего отца, его доверенное лицо. Он был уполномочен давать мне денег столько, сколько я попрошу. Так вот, совсем недавно отец поручил ему составить дарственные разным лицам на солидные суммы. Но не для того, чтобы лишить меня наследства, поверьте. Напротив, по документам, зарегистрированным у нотариуса, я должен впоследствии получить эти суммы из рук в руки. Но зачем это? Я и так его единственный наследник. Значит, он боится, что его состояние нельзя будет мне передать обычным путем. Я привез господина д'Окелюса с собой. Он в машине. Если вы хотите поговорить с ним…

Серьезность старого нотариуса не могла не произвести впечатления. Но и он сказал почти то же самое, что молодой человек.

— Я уверен, — заявил он, чеканя каждое слово, — что в жизни Жоашена Мора произошло какое-то весьма важное событие.

— Почему вы называете его Жоашеном?