Что заставило полного сил мужчину покинуть насиженное место, распрощаться со своим родным сыном, оставить дом и отправиться куда глаза глядят, или… знал он, куда идти? Знал, но временами сомневался, сможет ли объяснить все самому родному человеку. Да и нужно ли было объяснять это? Может, просто исчезнуть, как Мия?.. Возможно, именно так думал в последние дни своего пребывания в Хамати Сирдэк.

Время шло. Тифей жил самой обычной жизнью селянина с одним только отличием: дом его – небольшая, но добротная избушка – построен был не в Хамати и даже не в окрестностях городка, а на лесной поляне у подножия гор Двух сестер, которые и горами-то назвать сложно. Издалека, с широкой дороги, ведущей в главный город Ванхо́р, эти возвышенности, покрытые соснами и елями, действительно выглядели как горы, пусть и небольшие, не то что Восточная синь. На самом же деле это были простые земляные холмы, надутые лютым ветром, хозяйничающим в этих местах в стародавние времена. Позднее, когда в Тергон пришли сильные люди, спасаясь от ужасных стихийных волнений в других землях, недолго побесился Лютень, да так и удалился восвояси, стараясь сохранить остатки своего ветреного достоинства. А холмогоры, избавившись от досадной назойливости ветров, отпустили бор для представительности, гордо расправили плечи своих гряд и стали именоваться горами.

Новый день для Тифея начинался с восходом солнца, лучи которого в первые секунды своего рождения спешили заглянуть в избушку и пробежать по лицу молодого отшельника. Так случилось и на этот раз. Однако сегодня Тифей перехитрил нежданных гостей – сколько ни скакали веселые солнечные блики по поверхности легкого одеяла, укрывавшего лицо, не могли поднять спящего. Когда лучи осознали тщетность своих попыток – мигом переметнулись вглубь дома и начали шарить по столу, полкам, по самым темным уголкам и, наконец, найдя подаренный Тифею топор, отразились от его лезвия и тугой стрелой пустились в чуть приоткрытое лицо. Каким же радостным было это пробуждение! Юноша медленно стянул серую материю с лица, глубоко вздохнул, тут же соскочил с кровати, повернулся к окну и, улыбаясь, протянул руки к солнцу:

– Здравствуй, вестник доброго дня! – поприветствовал Тифей солнце. – Как рад я, что ты снова посетил этот уголок мира. Проходи, располагайся, разлейся долгожданным нектаром по нашей земле, напитай траву и деревья, согрей воздух, поделись и со мной – Тифеем – своим теплом.

В эти утренние минуты Тифей чувствовал себя просто превосходно. Как и всегда по утрам. Он ощущал какую-то легкость и чистейшую радость от этого разговора с солнцем, и, что самое удивительное, казалось Тифею, что солнце, словно очень близкий друг, понимает его, тоже желает ему здравствовать и действительно наполняет его своим светом, теплом и спокойствием.

А свет все лился и лился в маленькую комнатку, из леса доносилось пение птиц. За окном открывалась великолепная картина: горы Восточной сини покоились на светло-зеленом одеяле огромного бора, ослепляющие брызги солнечных лучей окаймляли природных великанов, то там, то здесь отражаясь золотым блеском на горных склонах, от чего синеватые исполины вдруг казались то светло-голубыми, местами сливаясь с небом, то зеленовато-синими, плавно уходящими в бор.

«Самое время окунуться!» – подумал Тифей и, быстро одевшись, побежал к озеру. Расстояние десятиминутной ходьбы на деле оказалось двухминутным бегом. Скидывая свою одежду на изумрудного цвета траву, юноша улыбнулся, представив себя знатным вельможей в многослойных шелковых, бархатных одеяниях, пытающимся стянуть с ног беленькие панталоны и кубарем рухнувшим прямо в озеро во всем этом нарядном великолепии. Не дожидаясь, пока полненький вельможа Тифей выберется на берег, Тифей настоящий выкинул нелепое видение из головы и с разбегу бросился в объятия утренней прохлады.

Наслаждаясь хрустально-искрящейся водой, молодой отшельник мысленно знакомился с новым днем: вот он возвращается в свою избушку, готовит себе завтрак – сегодня это яичница, травяной чай, ломоть вчера еще теплого хлеба, кусочек сыра и на десерт дикое яблоко или даже два – затем прогулка по лесу в направлении Хамати – нужно занести травы кожевеннику, в мастерской доделать две-три пары башмачков и прочее, и прочее. На кого-то мысли о предстоящих делах могли напустить тоску и с самого утра испортить настроение, для Тифея же подобные размышления были своеобразным ритуалом, каждое дело для него было наполнено определенным смыслом и своей ценностью.

Выйдя на берег, немного попривыкнув к покалывающему теплу во всем теле, Тифей взял свою одежду, опоясался рубахой и в таком виде, медленно ступая босыми ногами по колючим шишкам, сочной траве и мягкому мху, отправился домой.

Через двадцать минут молодой отшельник подошел к своей избушке и, с удивлением остановившись в семи-десяти шагах от нее, увидел, что входная дверь распахнута настежь. Внутри же слышались чьи-то голоса. Не зная, что предпринять – идти ли в дом, чтобы осведомиться у незнакомцев, кто они и что делают в его жилище, или же спрятаться за широкими стволами деревьев и выждать, когда, наконец, покинут люди его кров – замешкался Тифей и не заметил, как в дверном проеме появился огромного роста человек, не по-летнему укутанный в коричневый плащ. Виду он был сурового, седые волосы коротко подстрижены, взгляд зоркий – пристальный. На толстом кожаном ремне висел большой меч, под стать своему хозяину.

– Пришел, – проговорил сдержанно, но громко владелец меча и плаща.

Словно ожидавшие этого сигнала, в дверях показались еще две фигуры…

Дерига́б спокойно прохаживался по Хамати, премилому, вероятно, селению для его обитателей, но не для «лучшего стражника Овелона». Уже четвертую неделю он разъезжал по самым отдаленным населенным пунктам Терго́на, Ламра́да, Зуури́та… Маленькие городки, подобные этому, сменялись один за другим. После ухода Деригаба в каждом селении оставались одна-две семьи, которые он навестил: испуганные или злобные лица, заплаканные дети и жены, десятки умоляющих криков, сотни проклятий, пущенных вдогонку. Все эти люди по той или иной причине не заплатили за пользование землей, и именно он, Деригаб, должен был сообщить им об этом, а также о том, что время платежа уже на исходе, что, входя в положение бедных и обездоленных, коими не всегда были неуплатившие, Овелон Великий дает срок в одну неделю на добровольное погашение долга.

– Но так как некоторые несознательные поселенцы, нарушая все устные и письменные договоренности, игнорируя ежегодно случающиеся снежные осадки, которые должны были служить напоминанием о приближении дня уплаты годового налога, прикрываясь неведением или отсутствием денег, – вспомнил Деригаб, как надрывался Салу́фх, главный казначей Овелона, – отказывались в явной или неявной форме передать малую долю своего дохода на нужды истинного владельца этих земель, Овелон Великий повелевает единожды взыскать с них полную стоимость земельного участка.

Отдышавшись, Салуфх продолжал наставлять стражников, «отобранных на эту миссию за большие заслуги перед господином»: