Здание суда было самым большим и, возможно, самым красивым в Соналби. Джоалийцы выстроили его совсем недавно как символ просвещения, которое они несут в свои колонии. В нем было целых четыре комнаты с чистыми, обшитыми досками стенами и застекленными окнами. Под зал заседаний отвели самую большую, но даже теперь, когда остался всего лишь один подсудимый, людей тут скопилось слишком много: судьи на своей скамье, два адвоката, четверо писцов и полдюжины конвоиров с мечами. Хотя дверь на галерку для народа распахнули настежь в тщетной попытке пропустить внутрь хоть немного свежего воздуха, это не помогало, разве что открывало вид на деревню из глины и камыша. Улица была пустынна. Во всем Соналби не осталось сегодня и дворового кота: смотреть, как порют твоих же сородичей, смотреть на смерть Прат’ана – ну уж нет, увольте! Жители ушли из деревни еще до рассвета, наглядно показывая тем самым свое отношение к джоалийскому правосудию. Это было не восстание – это был предел того, что они могли себе позволить.

– Ваша честь очень великодушны, – вздохнул защитник. Со своим подзащитным он не обменялся и десятком слов, и все, что их связывало, – это то, что оба были утомлены. – Во-первых, я почтительно прошу заметить, что единственное совершенное моим подзащитным преступление заключается в нанесении раскраски на лицо. Надеюсь, суд простит меня, если я скажу, что и сам испытывал бы подобное искушение, будь у меня такое лицо.

Судьи сухо улыбнулись. В лице Прат’ана не было ничего особенного, если не считать того, что ему не позволялось раскрашивать его так, как это на протяжении столетий делали его предки. Женщины частенько говорили ему, что он симпатичен даже со смазанной раскраской. Он попытался еще раз облизнуть пересохшее небо, и снова деревянный клин помешал ему. Челюсть болела от долгого стояния с раскрытым ртом.

– Я протестую! – привстав с места, вмешался обвинитель. – Дело не в раскраске. Важно то, что губернатор издал указ, запрещающий ряд варварских обычаев вроде ритуального членовредительства. Согласно этому указу, раскраска лица относится к запрещенным ритуалам.

Судья, сидевший слева, подавил зевок.

– И закон требует наказания. У вас есть что еще сказать?

– Да, ваша честь, – поспешно проговорил защитник. – Короче говоря, подсудимый, Прат’ан Горшечник, имеет за плечами блестящую военную карьеру. Во время кампании в Лемодвейле и последовавшего за этим прославленного вторжения в Таргвейл он командовал отрядом из Соналби, сражаясь плечом к плечу с нашими доблестными джоалийскими воинами. Когда три года назад наша объединенная армия вернулась с победой в Нагленд и была вынуждена свергать узурпировавшего власть Тариона, подсудимый при штурме дворца лично, своими руками задушил тирана. Своими военными подвигами он заслужил почет и уважение, а также удостоен личной благодарности нашего благородного Колгана Председателя.

Судьи беспокойно переглянулись. Все они получили назначение на свое нынешнее место благодаря политическим связям, а Колган занимал в Клике руководящий пост, являясь, следовательно, истинным правителем как самой Джоалии, так и ее колоний.

Прат’ан протестующе замычал и зазвенел цепями. Если суд примет решение обратиться за помилованием к властям в Джоале, ему придется ждать ответа целый месяц, а он не видел причины, по которой должен страдать еще столько времени.

– Заставьте его заткнуться! – бросил судья, сидевший слева.

Стражник больно ударил Прат’ана по почкам. Застигнутый врасплох, Прат’ан вскрикнул и упал на колени, звеня цепями, задыхаясь и борясь с тошнотой. Зал суда поплыл у него перед глазами. Его рывком поставили на ноги, чтобы он стоя выслушал приговор. Он еще не пришел в себя, и голос судьи долетал до него словно издалека.

– …предыдущие прегрешения более чем перевешивают все ваши военные заслуги. Вы признаетесь виновным в измене Нагианской Народно-Демократической Республике. Суд приговаривает вас к…

– Подождите-ка! – раздался от дверей чей-то голос.

Голос был негромкий, но все головы повернулись на него. Он принадлежал высокому юноше, одиноко стоявшему в отгороженной для публики части зала. Худой, жилистый, загорелый до черноты, черноволосый, обнаженный, если не считать сандалий и короткой кожаной набедренной повязки, – чем не самый заурядный нагианский крестьянин? Но Прат’ан узнал его сразу и мгновенно забыл про свою боль.

– У тебя очень короткая память, Т’логан, – продолжал вошедший. – И у тебя, Догюрк, тоже. Помнится мне, один звался раньше Т’логан Писарь, а второй – Догюрк Книжник. Быстро же вы забыли те времена, а?

Он перекинул длинную ногу через перила; бедро под кожаной повязкой оказалось неожиданно светлым, не загоревшим. Когда он перекинул и вторую ногу, один из стражников шагнул к нему, схватившись за меч. Д’вард лишь взглянул на стражника, и тот остановился, словно налетев на невидимую стену.

Не торопясь, он направился к судейской скамье. Двое из троих судей побледнели как полотно. Откуда он взялся? Ни слуха ни духа все это время – и вдруг объявляется, как раз когда…

– Три года назад вы трое служили под моим командованием, не забыли? Меньше четырех лет назад вам всем грозила неминуемая смерть под стенами Лемода – не от партизан, так от холода. Единственное, что спасло вас – всю вашу хваленую джоалийскую армию, – это то, что нагианцы в самый последний момент взяли город и обеспечили вам надежное убежище на зиму. Так ведь?

Он стоял посреди зала, скрестив руки и нахмурившись. В наступившем жутком молчании судьи Т’логан и Догюрк кивнули.

Д’вард, Д’вард! Откуда он взялся? Он исчез в Таргвейле три года назад, и с тех пор о нем никто и ничего не слыхал. Он нисколько не изменился. Прат’ан знал, что его-то некогда поджарое тело уже понемногу заплывает жирком, а волосы на висках редеют, но Д’вард – Д’вард остался все таким же жилистым юнцом, каким был тогда, – мальчишкой с черной щетиной вместо бороды.

– Что все это… – начал было третий судья.

– Заткнитесь! – спокойно оборвал его Д’вард. – Я почтительно напоминаю суду, что Прат’ан Горшечник третьим поднялся по канату на стены Лемода. Он спас вам жизни, вы, жалкие слизни! И ты, Т’логан, – я помню, как он бросался в ледяную воду, чтобы вытащить тебя из потока, когда мы бежали из Лемода весной. Я видел это собственными глазами! Ты обязан ему жизнью дважды.

Председатель что-то прохрипел.

– А что теперь? – Д’вард нахмурился еще сильнее, и на всех повеяло ледяным холодом. – А теперь Джоал поработил все население Нагвейла. О, я понимаю! Я понимаю, что вы помогаете варварам подняться к вершинам цивилизации, но варварам-то так не кажется, а полное подавление исконной культуры для меня ничем не отличается от рабства. Вы называете это цивилизацией? Только за то, что гордость Прат’ана Горшечника не уступает его храбрости, за то, что он украшает свое лицо священными символами мужественности, – только за это вы собираетесь предать его мучительной смерти?

В зале суда воцарилась зловещая тишина.

Набравшись храбрости, Т’логан Судья с трудом выдавил: