Словом, не на что молодому князю жаловаться было. Да и княгиня вдовая меня уже дочкой кликать начала… Да вот все одно не сладилось. И про род наш до жениха дурное донесли, и панночку из благородных какую-то любящая матушка для Рынского сыскала. Не так чтобы хорoша была та девка, да и приданое не чета моему, а все ж шляхетная кровь и дурного про ее семейство не говорят.

Вот, поди, и не явился женишок в церковь. На глаза-то показать побоялся – решил тихомолком улизнуть.

– Может и не доползти, - усмехнулась я этак кривенько, недобро.

Не то чтоб жених беглый был по сердцу, но своим все ж таки назвала. Помолвку справили честь по чести, в храм пойти обещались – и нате вам. На весь город позор. Был бы. Если б болтать осмелились. С Лихновскими лаяться себе дороже – если не в долги загоним, то в могилу.

– Одумается он еще, деточка, – запричитала мать, мигом смекнув, куда ветер дует.

Конечно, жених не муж – на тот свет его спроваживать не дело, а только не будет ясновельможному пану спокойной жизни. - Ты не руби сгоряча.

Что одумается, тут и к гадалке ходить не надо. Все они быстро в разум приходят, когда коростой покрываются и кровью под себя ходят. А только мне какая с того печаль? Ну, сглазила в сердцах брошеная невеста обманщика. Так и что? Дурной глаз – как известно, свойство толка совершенно естественного и человеческой воли над ним нет. Придет кто глазливый в великое душевное волнение и расстройство – вот и проклянет безо всякого умысла, а единственно от избытка чувств.

Правда, колдуны нашего рода, Лихновского, над своим дурным глазом власть имели с колыбели. Да только ученые маги говорили иное – а им-то больше веры, чем всяким пустословам со злыми языками.

– Ты, Элюшка, охолони пoка, - зашла с другого боку довольная донельзя тетка. – Тот жених тебе надобен как корове седло. Семнадцать годков всего – успеется замуж. А с твоими деньжищами седая станешь – и то в очередь женихи выстроятся, толькo выбирай, кто справней.

Матушке ход теткиных мыслей по сердцу не пришелся – она едва о храмовый порожек не споткнулась, такие слова заслышав.

– Да что ты говоришь такое, Ганна Витольдовна! – воскликнула родительница моя. - Да как же можно, чтобы девице – и замуж не пойти!

Вот уж тетка-то супружество точно за благо великое не почитала. Глянула так на мать мою с насмешкой.

– Как сама захочет – так и пойдет. И ты ей не указ. Братец мне опекунство над Элькой отписал и состояние ее все в моей воле. Как скажу – так и будет.

И ведь ни словом не солгала отцова сестрица. Жену свою батюшка любил без меры, о чем все знали, а веры ей все ж не имел.

Характера матушка была преслабого, мечтательного, и, как батюшка говорить любил, много дури в ней водилось. Так что в завещании Збыслав Лихновский отписал матери моей щедрое содержание, домишко о трех этажах, коль будет охота заҗить одной, но и только. Все состояние досталось мне одной, а опекуном сделалась тетка. Она дела вести умела, норова была нашего, Лихновского, и меня любила, что родную дочку.

Так что если кто мог понудить меня к браку – то разве что одна тетка Ганна. На свадьбу с Рынским она согласилась скрепя сердце. Все ж таки жених был не совсем и пропащий, а что не так пойдет в жизни семейной, так вдовство – дело нехитрое.

– Я ей мать родная! – решила поупираться матушка заради порядка. Страсть ей как хотелось замуж меня выдать. Да не просто так – за шляхтича.

Сама-то она была их рода благородного. Да только отец ея до того проигрался, что приданого за матушкой и вовсе не дали. В чем в храм пришла – в том отец ее и взял. Сундуков-то с добром матушка не привезла, а норов шляхетный с собой прихватить не позабыла.

Вот и была ей охота, чтоб дочка ее снова на карете с гербом разъезжала. А за гербом-то матушка жизни и не видела.

– Ишь ты, – только и фыркнула тетка, да глазом недобро так зыркнула. А глаза-то у нее ведьминские, светлые – глядят недобро. – Надо бы тебе, Элюшка, мир посмотреть, себя показать, поучиться чему полезному спервоначала. Муж – дело наживное, да все ж выбирать надо с умом и умением. Поезжай в столицу, поучись там спервoначала. Еще брат мой покойный говорил, что хорошо б тебе в Академию поступит, сил-то колдовских немерено, надобно их к делу приставить. А батюшка твой был с пониманием.

«Не то что мать».

Нет, вот этого тетя Ганна не сказал, но так подумала, что даже не самая догадливая моя родительница поняла.

Не ладили они – матушка и тетка Ганна, как поговаривали злые языки, с самого батюшкиной свадьбы и не ладили. Не по нраву пришлась сноха отцовой сестре.

У ступеней храма подҗидал вoзок. Возница у нас был не дурак, все свадебные ленты скоренько содрал, все чин чином, чтобы ничто о сорванном венчании не напоминало.

– А и славно, панна Эльжбета, что так все вывернулось, – с полной убежденностью заявил возница Янек, помогая мне в возок подняться. – Несправный был жених, даром, что князь. Морда-то крысья! Как есть крысья!

Янек был в летах и отличался завидной основательностью. В доме нашем служил давненько и доверием пользовался полнейшим, оттого и не стеснялся говорить, что у него на уме. Матушке этакая вольность дворни страсть как не нравилась. Вот и сейчас на возницу зыркнула недобро. Мол, язык-то на привязи держать надобно.

Да только как бы маменькин взор Янека не жег, а только у тетки он был в великой милости.