Я с довольной улыбкой кивнула, с возницей соглашаясь. Что-то этакое и в самом деле проглядывало в худой физиономии ясновельможного князя Рынского, пусть и никто бы не взялся назвать его уродом. Матушке князь и вовсе крепко нравился, мне же… стерпится-слюбится.

Батюшка когда женился, все говорили, мол, невеста горькие слезы льет, а ничего, пятнадцать годков прожили.

– И то верно, - подтвердила тетка Ганнa, усаживаясь следом за мной. - Вот и думать о нем не след. Найдутся и получше. А этот… сам виноват.

На том и порешили.

Над словами тетки про учебу я крепко задумалась, до утра глаз не смыкала. А как петухи заголосили, так и решила – а и поеду. Чего тут жизнь проживать? Богатая я, лицом не дурна, так чего же так сразу и замуж рваться? Тетка Ганна вон сходила аж три раза, да что-то не понравилось. Да и матушка моя сама супружеской жизнью недовольная осталась. В общем… успеется замуж.

Тaк я тетке за завтраком и сказала – раз батюшка покойный желал, чтоб единственное чадо наукам магическим обучалось, то чаду перечить воле родителя не след.

Живой родитель, сиречь, матушка, правда, принялась причитать и возмущаться. Дескать не дело приличной девице во всяких этих ваших «акадэмиях» учиться, а от знаний так и вовсе один лишь вред и детки не родятся.

Тетка Ганна только очи горе возвела и молиться этак напоказ стала, прося избавить от благоглупости. Чай не за себя просила. Матушка то осознала и надулась, что мышь на крупу. Хотя она бы и без молитв теткиных надулась. Уж больно родительница моя на тетку серчала – и за власть, что та доме взяла, и за мое воспитание, что легло целиком на теткины же плечи.

Ну а что поделать? Была я у родителей единою дочкой, больше детей боги не дали. Α коли наследника мужеска полу на свет не появилось, то, значится, и девице надлежит стать покрепче. А то как же после дом вести? Да что там дом! Лавки, да мануфактуры, что по наследству достались – они ведь хозяйского пригляда требуют. Приказчики же разворуют – как пить дать разворуют! Батюшка-матушка, не вечные, да и тетушки однажды не станет. Самой за себя ответ держать придется и дела вести купеческие.

Матушка же в доме птахой неразумной жила, ни бед, ни трудов не ведала – все поет, да вышивает, да в храм ходит. Она б и воспитала такую же птичку певчую. И какой с того был бы прок?

Как порешили с учебой, так тетка за дело тут же крепко взялась.

– Значится, надобно тебе, Элюшка, одежонки прикупить какой годной, - молвила она сурово, оглядев меня со всех сторон. - На учение в домашних платьях не пойдешь, да и праздничные наряды не сгодятся – на смех поднимут.

Я покивала, признавая теткину правоту.

С моим даром в Αкадемии спокойной жизни ждать не след – чай не в маги жизни пойду и не в целители. Сила во мне родовая, темная, тут, поди, в некромансеры самая дорога. Α какой же с меня некромант – да в цветастых широких юбках? В этаком наряде, поди, мертвяков по погостам гонять несподручно. Курам насмех.

– Слыхивала я, что в Академии энтой девки подчас так и вовсе на мужской манер рядятся, – прoдолжала тетя Ганна, на весь город наш прославившаяся взглядами широкими и вольнодумными. – Вот и ты себе и такой одежонки пошей. Чай лишней не будет.

Тетка у меня за старину и благопристойность не держалась. Лишь бы дело двигалось, а в юбке, аль штанах – то без разницы. Матушка же заголосила как оглашенная, твердя, что безмужняя девица так срамно не оденется.

– Да кто ее замуж опосля такого возьмет?!

Я посмотрела на тетю Ганну и очи горе возвела.

– А кто хошь ее возьмет, - отрезала отцова сестра, да так, что мать моя присела молча. Тетке она перечить за двадцать лет так и не научилась. - С таким приданым, даже если голой по улицам пройдет – и то охотников в жены взять найдется в избытке. А ты, Эля, делай как я говорю. Делай.

За две недели аккурат и одежонку справили, и грамоты мне выверили, дескать, не девка дурная едет судьбу испытать – панна Эльжбета Лихновская уму-разуму набраться желает. Мы, конечно, крови не шляхетной, с королями за одним столом не сиживали, а только остались ещё в государстве нашем люди, для которых имя Лихновских кой-чего – да значит. Не сказать, чтоб всегда добpом поминали... Но тут уж как есть.

Заодно тетенька и в банк в стольном граде отписать не забыла, чтоб уж любимая племяннушка ни в чем не нуждалась и жила в достатке и холе.

– Ты, Элька, девка у нас оборотистая и с умом, - напутствовала тетка Ганна, провожая меня в дорогу. - Дурить, знаю, шибко не станешь.

Маменька недужить изволила и с постели цельную неделю не поднималась. Вид при этом родительница имела цветущий и кушала преизрядно. Тетка только посмеивалась тихомолком, а медикуса к снохе все ж звала, как той и хотелось. Чем бы ни тешилась, как говорится…

С матушкой я не спорила ни единого разу – все больше помалкивала. Не след дочери родителям перечить, с этим и тетка Ганна справится. Да ей и по чину. Та бедной вдовице окорот давать навострилась.

Меня же маменька повадилась слезами мучить. Чуть не по ней что – рыдает в три ручья, да жалобно так. И тут же тянет на все разом согласиться, лишь бы только успокоилась.

Α соглашаться ну никак нельзя.

– Только не сильно на ум свой полагайся. Семнадцать годков чай не семьдесят. И даром семейным не кичись. Есть ещё народец, который семью нашу за этот дар ой как не любит, – продолжила наставлять на ум тетка со всегдашней своей основательностью. – Учиться едешь – вот и учись. Α