– Да, мы раньше общались с другим врачом. Его фамилия, кажется, Сергеев. А куда он делся?

– Уволился. Наверное, нашел другую работу.

Супруги удивленно посмотрели на Ивана Григорьевича.

– Другую работу? Лучше, что ли?

– Не знаю. Да, наверное.

– Трудно представить такое. Разве здесь мало платят?

– Хорошо платят. Но ведь не только в деньгах, как бы это сказать…

– Счастье?

– Ну, это слишком громко… Я имею в виду, что разные могут быть причины. Может, он занялся научными исследованиями? Нашел что-то более интересное.

– Глупости! – возмущенно перебил Иртеньев, тоже профессор, как и жена. – Сергеев этот звезд с неба не хватал. Бездарный троечник, который остался в медицине только потому, что все остальные, талантливые, ушли. Уж я насмотрелся. Особенно в конце восьмидесятых. Такие бездари оставались в мединститутах, такие никчемные. И все защитились потом!

Иван Григорьевич смотрел на него насмешливо, и профессор подумал, что ведь и он, этот новый главный врач, скорее всего, учился в конце восьмидесятых.

– Вы приятный человек, – сердито произнес он. – Так что не обижайтесь, ладно? Если вы умный, вы и сами понимаете, что творилось с медициной в последние годы. Вот ваша клиника, например. Она ведь явно была сделана для прокачки денег, связанных с какими-нибудь льготами. Например, русскую православную церковь обслуживала? Нет?

– Нет.

– А то у меня был один ученик, он открыл клинику для лечения афганцев. Клиника – это, правда, громко сказано. Кабинет в подвале. А сам нефтью торговал. Без налогов, по их льготам. Черт-те что… Если откровенно, этот Сергеев, ваш предшественник, мне не нравился.

– Мне тоже, – сказала жена.

– Он советовался с нами несколько раз по поводу вашей пациентки Королевой и произвел впечатление очень скользкого типа. Я даже и не понял, зачем он нас вызывал. У меня сложилось мнение, что он хотел внушить ее отцу: надежда есть, она еще очнется, а поскольку его собственного авторитета для таких заявлений не хватало, он решил приобщить нас.

– Я тоже так думаю, – снова сказала Иртеньева.

– И что вы ему сказали? – с неожиданным интересом спросил Иван Григорьевич.

– Ну, что… Кома такой степени тяжести, которую лично я назвал очень тяжелой, почти критической. Сергеев считал, что я преувеличиваю и что, как он изволил выразиться, всякое бывает.

– И давно вы консультировали Королеву?

– Да года три назад… – Иртеньев неуверенно посмотрел на жену, и она кивнула. – Да, три года назад. Тогда она была в коме год, кажется. – Иртеньева снова кивнула. – Через год действительно всякое бывает. Бывает, что и приходят в себя. У нас недавно случай был: мужчина год пролежал, потом очнулся. Полная амнезия, жену не узнает, детей не узнает. Но познакомился с этой своей женой, влюбился в нее и, знаете, еще раз на ней женился. Свадьбу сыграл! Говорит, что дико влюблен.

– Вчера об этом статья была в «Комсомольской правде», – добавила жена. – Называется «Амнезия от любви не спасает».

– А я ведь тоже пригласил вас по поводу Королевой, – сказал Иван Григорьевич.

– Она еще жива? – удивилась Иртеньева. – Она все еще здесь?

– У нее очень богатый отец, – вместо главврача ответил муж. – Он может себе позволить такое дорогое и бесполезное дело. Сергеев на это и надеялся. Я тогда ее отцу сказал: «Прошел уже год. Надежды практически не остается. Не рвите себе сердце, родите еще ребенка. Тем более, у вас такая молодая жена». Я всегда честно разговариваю и с родственниками и с пациентами.

– Королева пришла в себя, – сказал Иван Григорьевич.

– Что? – хором спросили они.

– Я думал, вы знаете… – Главврач открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет, потом покачал головой, кинул пачку обратно. – Бросаю курить, а тут такие дела, – пожаловался он. – Так вот, эта Королева пятнадцатого мая пришла в себя. Открыла глаза и заговорила. Самочувствие хорошее, аппетит прекрасный. Вот так… Только не помнит ничего. Как этот ваш, о котором в газете писали.

– Чего именно не помнит?

– Ничего из того, что было до покушения. Ретроградная амнезия…

Мужчина и женщина молчали.

– Имени своего не помнит, отца не помнит, никого из родственников не помнит. В остальном абсолютно нормальное сознание. И главное, ведь пока она болела, пока лежала в коме, столько всего произошло, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Впрочем, это вам вряд ли интересно. Я бы хотел, чтобы вы ее осмотрели, назначили какое-то лечение. У нас тут проблема: пропали все ее медицинские документы. Мне в фонде сказали, что вы ее осматривали несколько лет назад. Я хочу, чтобы вы и теперь посмотрели, что к чему. Разумеется, оплата за консультации будет достойной, вы, наверное, знаете, что у нас не скупятся.

В кабинете опять стало тихо. За окном хрустели ножницы садовника – чик-чик, хрум-хрум. Где-то недалеко стучал дятел. На подоконнике лежали квадраты солнечного света, от них, еле видный, поднимался пар.

– Как-то странно, – сказал Иртеньев. – Прошло пять лет, кажется?

Иван Григорьевич кивнул.

– Просто открыла глаза и заговорила? И аппетит прекрасный?

– Хороший материал для исследования, – предположила жена. – Это интересный случай.

– Вы знаете, – Иван Григорьевич смотрел на собственное отражение в полированной поверхности стола; казалось, он подбирает слова для того, чтобы не сказать больше, чем надо, – я ведь здесь человек новый. Работаю меньше месяца. Меня взяли, потому что я хороший специалист и много лет занимался научной работой в области нейрохирургии…

– А как ваша фамилия? – спросил Иртеньев. – Я вас тогда должен знать.

– Моя фамилия Турчанинов.

– Вы Турчанинов? Вы такой молодой, оказывается? Я думал, вы в Америке. Слушайте, извините, ради Бога, я вас, наверное, оскорбил. Какой же я дурак!

– Да перестаньте. Я не обиделся… Так вот, о Королевой. Я наблюдал ее пятнадцать дней, и мне-то показалось, что она вполне может очнуться. У меня даже было странное предположение, что она находится в коме вовсе не пять лет. Но вы говорите, что осматривали ее три года назад и уже тогда она больше года была в таком состоянии.

– Это вне всякого сомнения. Так и было.

– И вам показалось, что случай безнадежный?

– Иван Григорьевич… Вы представляете себе мою ответственность? Влиятельнейший человек спрашивает у меня прямо: «Есть ли надежда?» Он говорит, что если есть хоть один шанс, я должен попробовать сделать операцию. От меня не требуют гарантий успеха, я просто должен сделать все возможное, и мне за это заплатят тридцать тысяч долларов. Я отказался. Как вы считаете, я хорошо подумал, прежде чем сказать «нет»?