В городе на нее в лифте напал какой-то мужчина. Это было вечером, мужчина был чернокожим, и случилось это в незнакомом для нее месте. Тогда она была моложе. Несколько раз к ней приставали в переполненном автобусе. Однажды в ресторане, после вспыхнувшей ссоры, возбужденный официант плеснул ей на руки горячим кофе.

В городе она боится сесть в метро не на ту ветку, но ни за что не спросит, какой поезд ей нужен, у незнакомого человека, стоящего ниже на социальной лестнице. Проходя мимо чернокожих мужчин, она подозревает, что почти все они замышляют преступления. Любой из них может ограбить ее, даже женщина.

Дома она часами разговаривает по телефону с дочерьми, и все ее разговоры полны предчувствий разных бед. Она не любит говорить, что чем-то довольна, потому что боится этим спугнуть удачу. Если же тем не менее иногда и признает, что нечто идет хорошо, то понижает при этом голос и стучит по тумбочке для телефона. Дочери почти ничего не рассказывают ей, зная, что она найдет зловещее предзнаменование во всем, что бы они ни сообщили. А поскольку они так мало ей рассказывают, она боится, что у них что-то не так – со здоровьем или в семье.

Однажды она рассказала им по телефону такую историю. Она поехала в город за покупками одна. Вышла из машины и направилась в магазин тканей. Разглядывала ткани, но ничего не купила, хотя и унесла в сумке несколько образчиков. По тротуару слонялось много черных, и ее это нервировало. Она пошла к машине. Когда она достала ключи, из-под машины высунулась рука и схватила ее за щиколотку. Под ее машиной, оказывается, лежал человек, и вот теперь он схватил ее своей черной рукой за обтянутую чулком щиколотку и приглушенным голосом велел ей бросить сумку и отойти. Она сделала, как он сказал, хотя едва держалась на ногах, и ждала, прислонившись к стене здания, откуда ей была видна сумка, но сумка продолжала лежать на краю тротуара. Кое-кто из прохожих стал оборачиваться на испуганную женщину. Тогда она вернулась к машине, опустилась на колени и заглянула под днище. Через просвет она увидела освещенную солнцем дорогу и какие-то трубки: никакого мужчины. Она подняла сумку и поехала домой.

Дочери не поверили тому, что она рассказала. Спросили, зачем какому-то мужчине среди бела дня так чудно́ вести себя. Говорили, что он не мог просто так исчезнуть, раствориться в воздухе. Их недоверие оскорбило ее, ей не понравилось, что они сказали: среди бела дня, раствориться в воздухе…

Через несколько дней после нападения на ее щиколотку с ней случился другой неприятный инцидент. Вечером она приехала на автомобильную стоянку возле пляжа, как это делает иногда, чтобы посидеть и полюбоваться заходом солнца сквозь лобовое стекло. Однако в этот вечер, обратив взгляд поверх дощатого настила на воду, она увидела не мирный пустой пляж, как обычно, а кучку людей, стоящих вокруг чего-то, похоже, лежащего на песке.

В первый момент ей стало любопытно, но потом она решила, что не уедет, не полюбовавшись закатом и не посмотрев, что лежит на песке. Она гадала, что бы это могло быть. Вероятно, какое-то животное, потому что люди обычно так долго глазеют только на что-то живое или бывшее живым. Она представила себе большую рыбу. Рыба наверняка большая, потому что маленькая не интересна, как и какая-нибудь медуза, – они ведь тоже маленькие. Она представила себе дельфина, акулу. Это мог быть также тюлень. Скорее всего уже мертвый, но, вероятно, еще только умирающий, и эта кучка людей сосредоточенно наблюдает за тем, как он умирает.

Наконец миссис Орландо решила, что должна пойти посмотреть сама. Она взяла сумку, вышла из машины, закрыла ее за собой, переступила через низкое бетонное ограждение и провалилась ступнями в песок. В туфлях на высоких каблуках она двигалась по песку медленно, с трудом, широко расставляя ноги, держа за ручку свою твердую блестящую сумку, и та болталась взад-вперед. Дул морской бриз, и цветастое платье облепило ей бедра, подол весело порхал вокруг колен, но ни один серебряный локон не шевельнется в ее тугой укладке. Она хмурилась, утопая ногами в песке.

Протолкнувшись между людьми, она посмотрела вниз. То, что лежало на песке, не было рыбой или тюленем, это был молодой человек. Он лежал, вытянувшись, – ступни вместе, руки вдоль туловища. Он был мертв. Кто-то накрыл его газетами, но ветер поднимал газетные листы, они заворачивались и один за другим соскальзывали на песок, прилипая к ногам стоящих вокруг. Наконец смуглый мужчина, по догадке миссис Орландо, мексиканец, вытянул ногу, поддел последний газетный лист и отбросил его в сторону. Теперь всем стал хорошо виден мертвый человек. Он был красивым, стройным, но кожа у него серая и местами начала желтеть.

Миссис Ордандо была поглощена разглядыванием. Потом осмотрелась вокруг и увидела, что остальные тоже смотрели, обо всем позабыв. Утопленник. Это был утопленник. Может, даже самоубийца.

Она с трудом пошла назад по песку. Добравшись до дома, немедленно позвонила дочерям и рассказала о том, что увидела. Начала с того, что видела на пляже мертвого мужчину – утопленника, она повторяла это снова и снова, прибавляя детали. Дочерям стало не по себе, потому что, пересказывая историю, мать приходит все в большее возбуждение.

После этого она несколько дней не выходила из дома. Потом неожиданно отправилась к подруге. Она рассказала ей, что получила непристойное предложение по телефону, поэтому останется у нее на ночь. Когда на следующий день она вернулась домой, ей показалось, что кто-то проник туда в ее отсутствие, поскольку некоторые вещи пропали. Позднее она нашла все эти вещи в странных местах, но ее не покидало ощущение, что кто-то вторгался в ее дом.

Она сидит в доме, опасаясь новых вторжений, и прислушивается, нет ли чего необычного. Пока она так сидит, особенно по ночам, она часто слышит звуки – такие странные, что почти уверена: под окнами кто-то рыскает. Тогда она чувствует, что должна выйти и посмотреть, что там, снаружи. Она обходит дом в темноте, но не видит никаких воров и возвращается. Однако, посидев внутри с полчаса, чувствует, что должна выйти и снова проверить дом снаружи.

Она без конца входит и выходит, и на следующий день тоже. Потом остается в доме и занимается только тем, что разговаривает по телефону, наблюдая за дверями и окнами, пугаясь незнакомых теней, и в течение некоторого времени после этого вообще не выходит из дома, разве что рано утром – проверить, нет ли следов на земле.

Лежа в постели и пытаясь уснуть, в то время как слабый свет проникал с улицы сквозь занавески, она строила планы, вспоминала и лишь иногда прислушивалась к звукам и обращала внимание на свет и тьму. Открывая и закрывая глаза, она думала: вот веки поднимаются, открывается некий вид во всей его глубине, со светом и тенью, который до того оставался невидимым и ничего не значил для нее, поскольку она его не видела, потом веки опускаются снова, и вся эта сцена опять становится невидимой. Веки могут в любой момент подняться и открыть сцену и в любой момент опуститься и спрятать ее, хотя часто, лежа без сна с закрытыми глазами, она испытывала такую тревогу, а ее мысли мчались вперед так бешено, что казалось, будто глаза у нее широко открыты за опущенными веками, испуганные, остекленевшие, во что-то вперившиеся – пусть всего лишь в темноту под опущенными веками.