Она надеется, что все это просто следствие усталости и опустошенности, и думает, что все закончится, когда она найдет себе жилье. Ей не слишком важно, что это будет за жилье, во всяком случае, поначалу. Сейчас перед ней стоит выбор между светлой просторной квартирой, расположенной поблизости, которую она считает опасной, и тесной шумной квартиркой возле железной дороги, в районе, который ей нравится.

А случилось на дороге вот что: подъезжая к шеренге кассовых будок, перегораживающих шоссе, она держала в руке три монетки по двадцать пять центов. Дорожная плата составляла пятьдесят центов, следовательно, она должна была оставить в руке два четвертака, а один положить обратно. Проблема состояла в том, что она не могла решить, который из трех убрать, и в течение долгого времени, продолжая вести машину, то смотрела на три монеты, то опять поднимала голову, следя за дорогой. Подъезжая к будке все ближе и ближе, она отклонилась влево, к центру, словно предвидя, что придется остановиться. Каждый раз, когда она смотрела вниз, на монетки, они разделялись на кучки, состоящие из одной и двух, но каждый раз, когда она уже была готова убрать ту, что лежала одна, монета оказывалась одной из пары, поэтому она не могла ее убрать. Это повторялось снова и снова по мере того, как она приближалась к будкам, пока наконец помимо своей воли она все же не убрала одну монету обратно. Она сказала себе, что выбор был сделан случайно, но у нее осталось отчетливое ощущение, что это не так. Она чувствовала, что на самом деле это было сделано в соответствии с каким-то важным правилом, хотя она и не знала каким.

Напугало ее не только то, что она что-то нарушила, но и то, что она уже не впервые на несколько минут утрачивала способность действовать осмысленно. И то, что хоть ей и удалось в конце концов отложить один четвертак, подъехать к будке, оплатить проезд и поехать дальше туда, куда она направлялась, не означало, что равным образом не могло случиться другое: она не сумела бы принять решение и вынуждена была бы остановить машину посреди шоссе и стоять там до бесконечности.

И потом, если бы она не смогла принять решение по поводу такой ерунды, а это было вполне возможно, то не исключено, что она не сумела бы принять решение и по любому другому поводу, например: идти ей в одну комнату или в другую, направиться по улице в эту сторону или в противоположную, выйти из метро через этот выход или через тот. Когда принимаешь решение, рассматриваешь разные возможности, а она порой не могла даже решить, какие возможности рассматривать, не говоря уж о том, чтобы принять само решение. И таким образом, она могла оказаться полностью парализованной и не способной двигаться по собственной жизни дальше.

Но позднее в тот же день, стоя по пояс в воде, она думает, что все же права: все это наверняка лишь следствие усталости и опустошенности. Она стоит у каменистого берега по пояс в воде, без очков и ждет откровения, потому что чувствует, что откровение приближается, но одновременно ей в голову приходят и другие мысли, которые откровением отнюдь не кажутся.

Она стоит, уставившись на серые волны, которые накатывают на нее, преодолевая сильный встречный ветер, из-за чего их поверхность испещрена острыми, как у камня, гранями, и чувствует, как эта водяная серость размывает ее взгляд. Она понимает: по-настоящему ее волнует более серьезная жизненная тревога, а не просто бездомность, жилье она найдет – и это беспокойство исчезнет. Она даже думает, что, возможно, все сложится как надо и не кончится плохо. Потом смотрит на дымовые трубы, почти невидимые вдали, за проливом, и думает, что это тоже не было откровением, какого она ждала.