Все изменилось в прошлом году. Сначала на мамину часть произошло нападение. Это не было чем-то необычным, мелкие стычки с шайками из соседнего государства случались постоянно, но здесь собралась очень большая банда, вдобавок хорошо вооруженная. Помощь задержалась (интересно почему?) и оружие в руки пришлось взять практически всем. Мама вытаскивала раненых из-под огня и тут же их исцеляла. В один момент она оказалась буквально в гуще сражения и сама была ранена. В газете потом написали, что она применила какой-то неизвестный артефакт типа «последнего вздоха», уничтоживший часть боевиков и самое главное – каким-то образом взорвавший командную машину связи бандитов. В один момент из хорошо организованной силы боевики превратились в неуправляемое стадо, и их стали давить поодиночке, а тут и помощь подоспела. Вроде бы хеппи-энд, но из-за конфликта собственной магии и магии артефакта на фоне тяжелого ранения мама впала в кому. И только я знаю, что никакого артефакта у мамы никогда не было, а все описанное она совершила собственной силой, но это наша большая тайна. На волне шумихи в СМИ пострадавших в той заварушке привезли сюда, в Москву, где поместили в лучший госпиталь. Нас с Митькой несколько раз отпускали из интерната навестить знакомых. Но прошел уже год, все давно вылечились и разъехались, и только мама по-прежнему не приходит в себя. За последнее время я уже пару раз слышал разговоры о том, что пора прекратить искусственно поддерживать ее жизнь. Конечно: ведь ее подвиг уже забылся на фоне новых историй…

Мелкими в сравнении с этим покажутся мои собственные неприятности, но именно они привели уже к моей личной трагедии. С нового учебного года в нашем училище сменился завуч. Никакого криминала или хотя бы интересной истории – просто старый подал в отставку по состоянию здоровья. Матвей Игнатьевич уже давно занимался делами от случая к случаю, скидывая работу на замов, что не очень хорошо отражалось на учебном процессе. Поскольку наше училище находится под личным патронатом ЕИВ, приказ о новом назначении пришел из личной императорской канцелярии. Новый завуч, Залесский Евгений Александрович, прибыл в ореоле тайны императорского двора и буквально за неделю всех в себя влюбил – и наставников, и нас, курсантов.

Для каждого у него находились и ободряющее слово, и направляющий пендель. В библиотеке появилась новая литература, в классах – новая мебель и пособия, в лазарете – свежие лекарства, на кухне – новый повар. К слову сказать, и раньше все было очень неплохо, все-таки наше училище входит в первую сотню лучших по стране, но эта бьющая через край энергия, эти перемены – впечатляли.

А вместе с Залесским прибыли несколько новых преподавателей. На фоне ярких изменений в жизни училища их приход казался вполне закономерным. Часть заменила старых учителей, которые ушли в отставку вместе с Быстровым, для части ввели новые предметы. Судьбоносным для меня оказался Скинкис Андреас Германович. Этот препод стал нас учить раскачке источника. Занятия были индивидуальными, никто не видел, как он работает с другими, но все ученики были от него в восторге. А вот я – нет. Начать с того, что главной моей проблемой было не раскачать источник, а наоборот – не показать всех его возможностей. Маскировка и мимикрия с сопливого детства стали моим вторым «я», так как мама с самого первого выплеска силы постоянно мне твердила: «Малыш, если кто-то узнает о твоих способностях – нас всех убьют». После этих слов она всегда прижимала меня к себе и начинала тихо всхлипывать. Я очень злился на нее в такие моменты. Понятно, что не сразу, но, чтоб прекратить эти, как мне казалось, «необоснованные истерики», я довольно быстро научился скрывать свои возможности. Уже достаточно давно для всех я был подмастерьем-целителем, а в потенциале – магистром-целителем и способным учеником воды и воздуха, а вот остальные стихии якобы мне не давались. Тренировать их приходилось в глубокой тайне, в основном пассивными упражнениями. Но с гордостью могу сказать, что, несмотря на трудности, остальные мои способности были развиты вполне гармонично.

Так вот, вернемся к Андреасу Германовичу. У меня складывалось впечатление, что он мечтает вывести меня на чистую воду. Тренировки с ним постоянно проходили будто по лезвию ножа. Отбиваться от наставника, как минимум втрое тебя старше и настолько же опытнее, пользуясь лишь «доступными» стихиями, с каждым разом становилось все труднее и труднее.

Вдобавок навалилось и с другой стороны: мне объявили бойкот. Часть нашего потока по осени свалила в традиционную «большую сентябрьскую самоволку». Мы с Митькой в ней не участвовали, потому что за это можно было конкретно огрести, вплоть до отчисления, а за нас, сирот, вступиться давно уже некому. А нас позвал на чай Евгений Александрович. За время каникул, которые мы теперь были вынуждены проводить в интернате, он часто приглашал на чай то меня одного, то нас обоих. Признаюсь честно, мне очень льстило его внимание. Все-таки мы с братом были еще детьми, и нам не хватало взрослого участия и одобрения. Даже просто потрепаться ни о чем с кем-то посторонним, кроме брата, было приятно, а уж собеседником Евгений Александрович был великолепным. Немного пикантные истории из жизни великосветских львов и львиц, рассказы о путешествиях, обсуждения новых фильмов и книг: казалось, не было ни одной темы, где бы он «плавал». Его интерес к себе я приписывал обычному человеческому сочувствию и, чего уж скрывать, своим выдающимся способностям в силе исцеления. Были даже мысли попросить его дальнейшего покровительства, но тут принимать решение в первую очередь должен был мой брат, как старший оставшийся в роду мужчина. В общем, ожидался приятный вечер в приятной компании.

Митька возился с домашним заданием и пойти не смог, а я побежал вприпрыжку. А потом закономерно попались самовольщики. История получилась громкая, некрасивая, с вызовом родителей – не последних людей в нашем городе, публичной моральной поркой и выговором в личном деле, что, кстати, является совсем не слабым наказанием в империи, так как сразу понижает индекс лояльности всей семьи наказанного. И угадайте, кого назначили виноватым в поимке? Конечно, мелкого, который чаевничал с завучем как раз накануне.

В мою невиновность не поверил даже Митька. Нет, стукачком он меня, конечно, не считал, но вот в том, что я мог случайно проговориться, не сомневался ни секунды. Это я-то, свято оберегавший всегда все семейные секреты, служивший хранителем всех окрестных детских и взрослых тайн… Ни хрена себе заявочки!

Хуже того, такие ситуации стали возникать регулярно, не одна и не две, и всегда возникала возможность меня обвинить. То я с библиотекарем шушукался (а вы часто кричите в библиотеке?), то около преподавателей терся (а как еще учиться-то?). В общем, толпа нашла виноватого и травила со всем прилежанием. Все вещи приходилось постоянно прятать, а самому передвигаться по темным местам исключительно в светлое время суток короткими перебежками по зеленым свисткам.

На фоне этой травли состоялся мой перевод из соседнего армейского госпиталя в общественную городскую больницу. В училищах-интернатах для одаренных практиковалась ранняя специализация на основе направления дара. Поскольку я уже в десять лет благодаря учебе у матери знал основы целительства и собирался развивать именно его, меня сразу прикрепили к медучреждению, где я три-четыре раза в неделю работал после уроков. Никакой халявы и послаблений. Научили какому-нибудь действию, приняли зачет – и вперед, отрабатывай до посинения на больных да раненых. Но если до этого я работал пусть и в спартанских, но, как оказалось, вполне себе тепличных условиях прикрепленного к нашему училищу госпиталя, то теперь меня, как кутенка в воду, бросили в водоворот медицины для бедных.