Карета уехала. Стало уже совсем светло. В дверь позвонили, и Лидочка почему-то решила, что принесли почту.

Она подошла к двери и спросила:

— Почта?

Приятный баритон ответил вопросом:

— Ну какая может быть почта, гражданка, в восемь часов утра?

Лидочка внутренне согласилась и отворила дверь.

За дверью стоял милицейский лейтенант лет тридцати, высокого роста и самоуверенной красоты, выдававшей в нем не очень умного человека.

— Извините, — сказал он, не делая попытки войти в квартиру или совершить какое-нибудь иное насильственное действие. — Здесь на площадке холодно и дует, а вы практически босиком. Вернитесь, пожалуйста, в квартиру.

Этими словами он растрогал Лидочку, и та сказала:

— Заходите, заходите, вы, наверное, по поводу стрельбы?

Лейтенант вошел и остановился в прихожей.

За его спиной обнаружился ранее не замеченный комендант Каликин в старой боевой шинели с нашитыми на нее орденскими планками. Такие же комплекты были прикреплены к его кителю, пиджаку и спортивной куртке. Лидочка подозревала, что и к халату, но в халате ей видеть коменданта не приходилось.

— Я могу разуться, — сказал лейтенант.

— Не надо, я вас прямо на кухню поведу, — сказала Лидочка. — Они вели стрельбу по окнам.

— Старший лейтенант Шустов, — сообщил милиционер, — Андрей Львович. Из восемьдесят восьмого отделения милиции. Провожу дознание по поводу стрельбы, которая имела место у вашего дома.

Он говорил так, словно заранее составлял протокол. Отрепетирует и перепишет на бумажку.

— Смотрите, — сказала Лидочка и почувствовала, как в ней постепенно растет праведный гнев. — Вы только посмотрите, во что они превратили мою кухню. Вы не боитесь мороза?

Она открыла дверь на кухню. Там стоял жгучий мороз.

Комендант Каликин отпрянул, но лейтенанта холод не пугал.

— Оставайтесь в помещении, — приказал лейтенант Андрей Львович Шустов. — Или наденьте какие-нибудь валенки — на вас смотреть страшно. Верное воспаление легких.

Он прошел к окну и стал разглядывать его разбитую створку.

— Надеюсь, вас рядом не было? — спросил он.

— Вот именно, — ответила Лидочка. — Я тут и стояла.

— Ясно, — сказал Андрей Львович. — На шум побежала. Как мотылек на свет фонаря. Я точно выразился…

— Лидия Кирилловна.

— Вот именно, Лидия Кирилловна. Сотни людей, не менее достойных, чем вы, находили свою смерть по причине любопытства.

— Я больше не буду, — сказала Лидочка. Ей стало спокойно, потому что при таком человеке ничего плохого произойти не могло. Она пошла в спальню и крикнула ему оттуда: — Андрей Львович, вы пока изучайте, а я оденусь. В самом деле, неудобно.

— В самом деле, — согласился Андрей Львович. — И на ноги что-нибудь потеплее. А потом принесите мне плед, пожалуйста.

— Плед?!

— Или одеяло! — закричал комендант. — Мы пока прикроем окно.

Лидочка быстро оделась. Она слышала, как старший лейтенант прошел по прихожей, выглянул на лестницу и кому-то крикнул:

— Ты зайди сюда, Смирнов, ты посмотри, как общественность страдает!

Сразу же по прихожей затопали сапоги, и голос тонкий, вовсе не начальственный, подтвердил из кухни:

— Черт знает что делают.

Второй милиционер оказался капитаном, низеньким, животастым, ему было зябко и не очень интересно. Лидочке показалось, что он больше всего хочет возвратиться в их теплое тесное восемьдесят восьмое отделение, которое было ей известно по всевозможным паспортным делам. В прошлом году она как раз теряла паспорт и восстанавливала его, ожидая своей очереди в узком коридоре, по которому очень деловито проходили парни в штатском — видно, спешили ловить опасных бандитов, а те милиционеры, что в форме, курили на крылечке, рассуждая о ремонте машин.

— Вы сюда не заходите, Лидия Кирилловна, — сказал Андрей Львович. — Обязательно схватите воспаление легких.

«Наверное, у него с этой болезнью связаны какие-то жуткие воспоминания, — подумала Лидочка. — Может быть, она унесла всю его семью».

Лидочка послушно закрыла дверь на кухню. Все равно квартира выстудилась. Даже хотелось надеть пальто и сапоги, но как-то неловко было ходить в таком виде по собственному дому, когда воспитанный Андрей Львович свою шинель снял и теперь терпел на кухне жгучий мороз. Из кухни выскочил комендант Каликин, воротник шинели был поднят, шапка нависла над костяным носиком, нижняя губа отвисла и дрожала от холода.

— Ремонт надо делать, — сообщил он, прикрывая дверь. — Срочно нужен стекольщик, а где его найдешь?

— Вы мне поможете? — спросила Лидочка и обрадовала этим вопросом коменданта.

— Нелегко, — сказал он, — но для вас как пострадавшей я обязан, слово ветерана!

Серые глазки ветерана слезились от холода.

На кухне шел спор и проникал сквозь дверь.

— А я что могу поделать? Он вчера обещал камеру починить. Обещал? — это был голос толстенького капитана.

— Ну почему у вас все ломается именно тогда, когда нужно срочно? — сердился лейтенант Шустов.

— Знаете, у вас, оперативников, все просто — догнал, поймал, пристукнул, — гневался толстенький капитан, отступая из кухни под напором лейтенанта Шустова. Он открыл дверь и вместе с волной мороза выкатился в коридор.

— Ну почему ты ее не задержал? — спросил лейтенант.

— А как ты ее задержишь, если она не в свою смену вышла и ей ребенка в детский садик вести?

Они надвигались на Лидочку и совсем было притерли ее к стенке, но на помощь пришел комендант.

— Товарищи милиция, — сказал он. — Вы мне жиличку совсем замордовали. Она человек случайный, но жертва. У нас как бывает — стреляют, наводят беспорядок, а в результате наблюдаются жертвы из мирного населения.

Лидочке порой казалось, что костеносый комендант начитался рассказов Зощенко и старательно подражает их персонажам.

— А Кацнельсон где? Разве у него камеры нет?

— Кацнельсона я поднимать не буду, он сутки отдежурил, — ответил капитан.

— Но нельзя же, в самом деле, зимой человека с разбитым окном оставлять, — заметил лейтенант Шустов.

— Пускай гражданка часа три потерпит, я в райотделе кого-нибудь попрошу.

— Как так потерпит? — возмутился комендант. — Чего она потерпит?

— Пока придет фотограф, — ответил толстенький капитан. — Мы должны снять следы на кухне.

— А где раньше были? — строго спросил комендант. — Ведь на улице тетка снимала — и в подъезде. Я сам видел.