В лагерях она пробыла недолго, зато несколько лет съела ссылка в Муйнаке, притулившемся с юга к Аральскому морю. Была она кастеляншей, библиотекаршей, санитаркой и даже поварихой в рыболовецкой артели и твердо усвоила, что за пайку надо платить.

Несмотря на тяготы юности, выросла она знойной красавицей, такой, что никогда не догадаешься, что она прошла через гнилые вертепы, а казалось, что это сытое, отмытое и умасленное благовониями балованное дитя гарема.

В Нукусе она окончила пединститут, ей пришлось выйти там замуж за преподавателя марксизма-ленинизма, тоже из бывших, потом ее понесло от мужика к мужику, все они попадались умельцы получать свое и не дать Татьяне заслуженной доли. В путешествиях по стране она сменила несколько мужей и любовников, прижила с одним из них дочку Аленку, сама все толстела от романа к роману. Наконец осела в Москве, подкинула дочь Маргарите, бросила мужа-профессора взамен на деловитого, уставшего от московских интриг корреспондента «Юманите». Это была перспектива заграницы и настоящих денег. Но счастье лишь поманило. В душный день на экскурсии в Сухуми Мишель умер от инфаркта. Бывший муж не принял обратно раскаявшуюся Татьяну.

Бежали годы, и даже косметические вмешательства не могли удержать расползающееся лицо и мягкое тело Татьяны. Каинова печать неудачного брака с иностранцем зарубила маленькую карьеру. Пришлось заниматься переводами по журналам и даже кое-какой распродажей подарков, за каждым из которых скрывалась романтическая страсть прошлых лет. Обнаружилось, что жизнь пролетела слишком быстро и виноваты в том большевики. Когда же большевики начали терять власть, Татьяна догадалась, как можно использовать их падение, чтобы извлечь шерсти клок из губителей ее молодости. Она быстро и крепко прижалась к «Мемориалу», организации бывших политических заключенных и иных жертв сталинского режима. И там, использовав опыт лагерной и ссыльной жизни да многолетних интриг, вскоре достигла определенных высот. По крайней мере, ей досталось почти постоянное место в писательском Доме творчества «Переделкино», достойная пенсия, возможность давать интервью и дважды в год ездить за рубеж в качестве писательницы, так как Татьяна писала беллетризированные мемуары, и первый том уже увидел свет. Ее книга раскупалась потому, что в девяносто первом году откровенные признания дочери Марго Потаповой, любовницы Сталина и жены генерала НКВД, прошедшей лагеря и тюрьмы, утоляли читательскую страсть к темным тайнам прошлого. Со второй книгой дело застопорилось, и Татьяна не могла отыскать издателя — за три года сменилась мода: о лагерях, Сталине и генералах читать не хотели. Но сам факт причастности к разоблачительному процессу и надежда на итальянскую литературную премию для узников тоталитаризма обеспечивали Татьяне Иосифовне некую нишу в мире бывших мучеников. А в то же время Татьяне не хватало именно советской эпохи. В ней она выросла, в ней страдала и в ней прожила все свои взлеты и падения. В новую демократию она не верила, и торгаши ее искренне раздражали, хотя по избранной за нее историей роли ей приходилось избегать дружбы с коммунистами. Когда-то давным-давно она подкинула свою маленькую, прижитую в неудачном союзе дочку Маргошке и умчалась строить личное счастье. Маргошка и Алена не простили ей этого предательства, но и они не были Татьяне нужны. Когда Марго умерла, Татьяна даже не появилась на ее похоронах, а на следующий день уехала к далекой родственнице во Францию читать там перед узким кругом интеллектуалов лекции о Сталине, о тиране, который любил качать ее на коленке и шутя пускать сладкий удушающий трубочный дым ей в носик…

Лидочка Берестова, давно забытая, сразу попала в категорию ненужных родственников, но Татьяна понимала, что отделаться от нее всегда успеет, сначала надо выяснить, зачем та ее разыскивает.

— Я вас искала не только из родственных чувств, — призналась Лидочка. — Мне хотелось с вами поговорить. Я не отниму у вас много времени.

— Это не телефонный разговор? — спросила Татьяна.

— Не знаю, — улыбнулась Лидочка. Но Татьяна, конечно же, этой улыбки не уловила.

— Я не покидаю мою скорбную обитель, — сообщила Татьяна почти серьезно. — Осталось так мало жить, а надо рассказать людям правду.

— Я могу приехать к вам, куда вы скажете.

— Ну что ж, — в голосе Татьяны появились такие знакомые Маргошкины нотки: Лев Толстой рассуждает вслух, когда допустить пред свои очи надоевшую поклонницу. — Ну что ж, давайте заглянем в мою записную книжку…

Лидочка явственно услышала, как на другом конце линии шуршат страницы блокнота. Комендант на кухне вслух выругался, возглас еще не утих, как раздался звонкий грохот. С ужасом Лидочка догадалась, что он уронил на пол только что обрезанное стекло. Обняв телефон, Лидочка бросилась на кухню. Разбилось не стекло — разбилась литровая бутыль с подсолнечным маслом, которая стояла на кухонном столе. Почему Лидочка ее не спрятала — уму непостижимо… Комендант глядел на хозяйку, как кот, застигнутый с ворованной селедкой в зубах, а Лидочка сказала:

— Ну и слава богу.

Она отлично понимала, каково оттереть кухонный пол от разлитого по линолеуму подсолнечного масла, но была счастлива, потому что будет это делать в тепле — стекло цело.

Комендант, конечно, не понял причин радости и принял улыбку за грозный оскал.

— Я сам, — сказал он. — Вы только скажите, где тряпка, и я сам.

— Вставляйте стекло! — сурово произнесла Лидочка, сообразив, что надо воспользоваться обстоятельством и поторопить замерзшего коменданта. И была права.

Возвращаясь в спальню, подальше от двадцатиградусного мороза, она всей спиной чувствовала, как спешно и бережно комендант потащил стекло к очищенной от осколков раме.

— Ты меня слушаешь? — пищала телефонная трубка.

— Одну минуту, — попросила Лидочка, — у меня маленькая авария.

— Авария?

— Стекольщик на кухне вылил на пол литр подсолнечного масла.

— О боже! — воскликнула Татьяна Иосифовна, искренне сочувствуя Лидочке. Трудно отыскать на свете нормальную женщину, которая не пришла бы в ужас от такой новости. — Сначала пожертвуйте губкой, — приказала Татьяна, — и соберите все с пола, как можно тщательнее. Только затем займитесь настоящей чисткой…

— Хорошо. Спасибо, — прервала ее монолог Лидочка. — Расскажите мне, пожалуйста, как и когда мы с вами сможем увидеться?

— А хотя бы сегодня! — ответила Татьяна чуть более радостно, чем можно было бы ожидать.

Лидочка насторожилась. Ничего плохого об этой женщине она не знала, но не доверяла ей. Бывает — человек ничего еще не сделал, но ты ждешь каверзы.

— Ты меня слушаешь, Лидочка? — спросила Татьяна Иосифовна. — Можно тебя так называть?

— Конечно, я буду рада, Татьяна Иосифовна.

— Ведь я куда старше тебя.

— Да, вы старше.

— Значит, тебе нужно со мной поговорить без свидетелей?

— По важному делу.

— Надеюсь, ты не несешь с собой плохих вестей? Плохих гонцов раньше убивали.