что разубедить Сяо Батали трудно, однако повторили, что непременно пришлем нашего военного врача.

В фанзе на несколько минут воцарилась тишина. Ее нарушил ва-панцуй:

— Три блага даровало таежнику небо: соболя, женьшень и траву ула-цха, чтобы устилать ею обувь для тепла и мягкости. Но что делать, когда японские солдаты давно лишили меня этих благ!..

Тогда сосед, наклонившись к кану, над самым ухом Сяо Батали громко произнес:

— А разве ты, Сяо, не знаешь, какое великое благо даровали нам они, русские люди? Они разбили самураев и прогнали их из нашего селения!

Старик внимательно выслушал соседа, затем кряхтя приподнялся и принялся рассматривать нас. Смотрел он долго, упираясь локтями в жесткий кан, и лицо его, изрытое глубокими морщинами, вдруг просияло:

— Если правда, что ты говоришь, сосед, то это сильней женьшеня. Я попробую встать!

Но встать ему было трудно.

Повернувшись на бок, он долго шарил руками под циновкой, устилавшей кан, и наконец извлек оттуда лоскуток алой материи, точно такой, какие висели у входа в фанзу. Он протянул его командиру. Сосед объяснил, что на этом лоскутке начертаны иероглифы счастья, которое, по суеверному мнению ва-панцуя, должно было когда-нибудь прийти сюда. И вот оно пришло, долгожданное счастье...

— Людям, которые приносят в дом счастье, дарят вещи из чистого золота, — более твердо, чем прежде, сказал соседу Сяо Батали.

— У нас золота нет, — возразил крестьянин.

— У меня есть! — сказал удэгеец решительно. — Если судьба позволит мне подняться, я подарю им то, что втрое дороже золота... Я подарю им большую семью женьшеня: семь живых корней и один корень спящий. За четырнадцать лет корни хорошо подросли, и тот, восьмой, должно быть, уже пробудился...

Все это было похоже на сказку. Мы уже знали, что старик очень суеверен, и не придали значения его словам. Но нам было радостно, что своим посещением мы вернули ему бодрость и вселили надежду на скорое выздоровление.

Тепло простившись с Сяо Батали, мы вышли на улицу.

Солнце уже перевалило через горный хребет, и по всему близкому горизонту разлилось пламя заката. Облака, скопившиеся за день, неподвижно висели над сопками, местами доставая до них багровыми острыми краями. Но небесный пожар не прибавлял света. Лес в долине был окутан густыми сумеречными тенями. Слабо горевший в лесу костер нашего бивака порою выхватывал из тьмы сизые квадраты туго натянутых палаток, отдельные группы людей, сидевших на траве.

Мы подошли к походной кухне. Повар Кузьмич, пожилой сержант-гвардеец, спрыгнул с повозки, подтянулся, поправил свой белый колпак на голове.

— Ужинать будете?

— После, — ответил командир, — а сейчас, Кузьмич, налейте в котелок борща погуще, прихватите пачку галет, сахару и отнесите вон в ту крайнюю фанзу больному старику.

Мы зашли в палатку к военврачу.

— По-моему, капитан, вы интересуетесь женьшенем? — спросил доктора командир дивизиона.

— Интересуюсь! — не сразу, впрочем, поняв, почему его об этом спрашивают, ответил врач. — За время нашего похода в Маньчжурию мне удалось собрать много интересных сведений о тибетской медицине.

— А искателя женьшеня вам не приходилось встречать?

— К сожалению, не приходилось, — признался доктор.

— Тогда слушайте...

И командир дивизиона рассказал ему о нашей встрече с Сяо Батали. Доктор сразу заторопился, схватил санитарную сумку и отправился в селение.

Он вернулся в лагерь поздно, в одиннадцатом часу, и сообщил, что старик болен неопасно, но он сильно истощен.

— Я сделал ему внутривенное вливание глюкозы. Пока постоим здесь, постараюсь поднять старика.

— Узнали что-нибудь интересное про женьшень? — спросил я.

— Пока еще очень мало. С ним трудно сговориться.

Командир усмехнулся.

— Да, старичок ужасно суеверный.

— Ничего удивительного, сам корень жизни окружен здесь разными легендами.

— Ну, а вы, доктор, верите в чудодейственную силу женьшеня? — спросил командир.

— В восточной медицине женьшень славится как лучшее средство чуть ли не от всех болезней. Однако достать его трудно. И стоит он очень дорого. Поэтому, видимо, мы так мало знаем о чудодейственном корне жизни. Но ведь невозможно допустить, чтобы в Китае, Корее, Японии, Тибете, Индо-Китае и Монголии, где издавна лечат многие болезни женьшенем, люди грубо ошибались. Повторяю, мы просто-напросто слишком мало знаем о лечебных качествах женьшеня...

Командир дивизиона отодвинул папку с бумагами, зажег новую свечу и подсел ближе к доктору. Разговор о женьшене живо заинтересовал его.

— Скажем, в Японии... Японские врачи сравнительно недавно перешли на «латинскую кухню», стали пользоваться последними достижениями европейской медицины, однако они не отказались от женьшеня. Нет сомнения, что женьшень очень сильное лекарственное растение. Некоторые русские ученые уже давно доказали лечебное действие корня. Нужны новые, дополнительные исследования...

— Старик уверяет, — перебил доктора командир дивизиона, — что если умирающему дать несколько капель женьшеневой настойки, он проживет еще долго. Есть здесь истина, доктор?

— Трудно сказать, так ли это. Тут народ относится к женьшеню с суеверным уважением. Кстати, один местный аптекарь говорил мне, что женьшень очень полезен в походах: укрепляет силы, устраняет усталость, даже утоляет голод.

— Нет, брат, моим артиллеристам без котелка борща да без каши перехода не сделать, — засмеялся командир. — Ну, а что же вам рассказывал старичок ва-панцуй? Упоминал ли он о какой-то семье из семи живых корней и одного корня спящего?

Доктор уставился на командира удивленными глазами.

— Нет!

— Ну, так вы ничего и не узнали, дорогой доктор. Ничего.

— Я спросил его, где растет самый ценный, самый лучший женьшень.

— И что же старик ответил?

— «Наша тайга, капитан, много панцуй есть: Улахэ, Ваку, Супутинка...»

— Постойте, постойте... Да это же названия рек в Советском Приморье! — воскликнул командир. — Сейчас поглядим! — Он достал из планшетки карту, разложил ее на фанерном ящике.

Я поднес поближе свечу.

— Вот... Улахэ... Стало быть, самый лучший женьшень растет у нас. Почему же мы так мало знаем о нем? А в Маньчжурии есть панцуй?

— Старик говорил, что уже давно нет. Даже в прежнее время искатели приходили в нашу тайгу за корнем жизни.

— Вот это здо́рово, товарищ капитан медицинской службы. В Маньчжурии