Но, чтобы увидать кольца, нужно выкопать из земли весь корень. Ждать долго. А чтобы оголить шейку и сосчитать рубчики, достаточно слегка подкопать ее. И он приступил к делу...

Осторожно разрыхлив почву вокруг стебля, подкопав немного шейку, искатель склонился к самой земле и стал считать рубцы. Насчитал тридцать три рубчика. Не поверил, стал считать снова. «Потом, когда выкопаю, пожалуй, еще проверю по кольцам», — решил он про себя.

Сяо начал выкапывать корень. Присев на корточки, снял с пояса костяную палочку — «панцуй цянь-цзы» — и, не торопясь, в пяти локтях от стебля стал разрыхлять почву. Он знал, что у этого корня очень далеко протянулись нитеобразные мочки, и, чтобы не повредить их, следует начать выкопку как можно дальше. Сяо был весь поглощен работой. Трудно найти женьшень, но трудно и извлечь его из земли, не повредив. Малейшая неосторожность может обесценить корень. У Сяо Батали этого никогда не случалось. Корни его всегда были здоровыми, плотными, в меру бородатыми и ценились скупщиками высоко.

Костяная палочка ходила в руках ва-панцуя то медленно, как часовой маятник, то быстро, как челнок в швейной машине. Он держал «панцуй цянь-цзы» легко и уверенно, как скрипач держит смычок. Работая таким образом, искатель спустя час приблизился к самому стеблю. Оголив его у основания, Сяо очистил от земли головку, потом шейку корня, которая была подземным продолжением стебля. Откопав наполовину тело корня, он стал внимательно рассматривать его. Большое количество коричневых колец на теле подтверждало солидный возраст женьшеня. Сяо Батали вынул корень из земли, слегка встряхнул и несколько минут держал на весу, не отводя от него восхищенных глаз.

Это был мужской корень с двумя отростками вверху — руками и с двумя разветвлениями внизу — ногами, поразительно похожий на человека.

Сяо Батали достал из кармана клубочек, оторвал от него шелковую нитку, туго натянул ее на рогатину и стал счищать с корня прилипшую землю. Делал он это очень осторожно, едва прикасаясь шелковой тетивой к нежному телу женьшеня.

Покончив с очисткой и положив корень на траву, Батали стал думать, как лучше упаковать его. Обычно он делал конверты для упаковки женьшеня из кедровой коры, но для пятилистного корня хотелось приготовить конверт помягче, лучше всего из бересты. Срезав с высокоствольной березы небольшой лист коры, искатель сложил его в виде конверта, устлал мохом и только что выкопанной землей. Подобрав длинные мочки, Сяо спрятал женьшень в конверт, перевязал конверт бечевкой.

Наземные части — стебель и листья — искатель сжег на костре, чтобы они не остались под дождем и не завяли. Женьшень, по суеверному убеждению удэгейцев, растение бессмертное, и оставлять без присмотра даже отдельные его части нельзя. Когда стебель и листья сгорели, Сяо раскидал костер и затоптал каждую искорку, ибо на месте лесного пожара никогда не вырастет новый женьшень.

Сяо Батали очень устал от напряженной работы. Вытерев рукавом потное лицо, он сел на траву и закурил. В душе его творилось непонятное. То его охватывала радость, то вдруг становилось грустно. Сяо долго не мог разобраться в собственных чувствах.

Это был первый упие, найденный им за последние десять лет. В прошлом году он нашел два тантаза — трехлистных корня. В позапрошлом — тот молодой корешок, который он оставил в тайге для дозревания. Сяо подумал о том, как встретят его в Имане или в Хуту скупщики, — и лицо искателя выразило решимость. Нет, теперь он не даст себя обмануть. Он запросит за упие настоящую цену и всю выручку принесет жене.

Юношей Сяо Батали вместе со своими сородичами из маленького удэгейского стойбища Сосоли начал промышлять женьшень. Он провел в тайге более двадцати лет, стал пожилым человеком, но до сих пор не нажил себе никакого богатства. Когда он поздней осенью возвращался из тайги в селение, где осталась его жена, он приносил ей так мало денег, что им едва хватало, чтобы прожить зиму. А если сосчитать, сколько золота и серебра получили скупщики за все корни, которые за эти годы выкопал Сяо в устьях таежных рек, то этого богатства хватило бы на то, чтобы выстроить небольшой дворец. Но зачем Сяо Батали дворец? Он лучше роздал бы деньги бедным людям в своем селении, которые, так же как его жена, от зари до зари хлопотали на крошечных полях.

Нет, упие он просто так не продаст, — твердо решил Сяо и уже собрался было в обратный путь, но близость вечера остановила его.

Ночная тайга обманчива, она всегда вызывает чувство страха. Сяо показалось, что сгустившиеся сумерки навсегда закроют перед ним все тропинки и ему уже не выбраться из тайги. Он судорожно схватил топорик и наугад принялся надрубать стволы ближайших деревьев, что следовало бы сделать перед тем, как приступить к выкопке панцуя. Уже одно то, что Сяо Батали забыл об этом, показалось ему плохим предзнаменованием.

Едва он вернулся на прежнее место, как перед его взором возник ва-панцуй Ли Фу — старый товарищ Сяо. Прошлой осенью, когда Ли Фу возвращался из тайги с дорогим пятилистным корнем женьшеня, его подстерег на дороге и подстрелил хищник-хунхуз. Сяо не поверил видению. Он протер глаза и осмотрелся: везде стоял Ли Фу. Высокий, худой, в новых улах, он смеялся, раскрыв большой беззубый рот. Страх, великий страх испытал Сяо Батали. Он упал на траву и зарыдал...

Когда он немного успокоился, то заметил, что сумерки еще более сгустились. Он прилег на короткую барсучью шкурку, но спалось ему плохо: было сыро, холодно, одежда на нем изорвалась, только берестяная шляпа сохранила свой прежний вид.

Его все время беспокоил конверт с женьшенем. Сяо сперва положил его рядом с собою, справа, затем переложил на левую сторону — и все как-то было нехорошо.

Уже засыпая, он обхватил конверт руками, крепко прижал его к груди.

Рано утром искатель решил непременно выйти к тому роднику, где побывал вчера. Он считал, что если путь к корню был такой удачный, то не менее удачной окажется и обратная дорога.

К исходу дня Сяо Батали находился уже в двух часах ходьбы от своего шалаша. Здесь, куда бы он ни ступил, виднелись на деревьях его отметки. Сяо решил провести в шалаше день — два, отдохнуть, а затем уж отправиться в Иман или — через Уссури — в Хуту. Он даже