Жизнерадостный голос Фабриса Лукини внезапно ворвался в салон новенького фургона. “Круговое движение, третий съезд, затем держитесь правее”. Амбруаз подскочил. Он до сих пор так и не собрался сменить голос в GPS-навигаторе. “Благодаря нашим передовым технологиям вы получаете целый арсенал персонажей на выбор, – хвастался консультант в салоне фирмы “Рено”, когда он забирал программное обеспечение. – От Кароль Буке до Габена, включая де Фюнеса, Бурвиля, Миттерана, де Голля, Брижит Бардо и многих-многих других”, – гордо уточнил менеджер. Амбруаз улыбнулся, представив себе, как де Голль велит ему повернуть налево, а Миттеран – перестроиться в правый ряд. Он обещал себе при первом же удобном случае отправить Лукини в отставку и поменять его на Кароль Буке. Бурден и на этот раз выбрал новый автомобиль белого цвета. “Вы просто оказываете бытовые услуги, и ничего больше”, – весь год проедал он плешь персоналу. Да, услуги по обработке человеческих тел, и тем не менее это всего лишь бытовые услуги. А у работников сферы обслуживания всегда белые машины! Амбруаза не особо вдохновляло заявляться к клиентам в таком же фургончике, в каком разъезжают маляры, водопроводчики или электрики. Он предпочел бы более благородную расцветку, например, ту же серую, которую патрон приберегал для ритуальных машин: компромиссный цвет, так и дышит нейтральностью, строгостью и деловитостью. А вместо этого приходилось довольствоваться цветом без цвета, и все из-за того, что месье Бурден пожалел четырехсот евро за опцию “цвет металлик”.

Фабрис опять подал голос. “Через двести метров поверните направо. Вы приехали”. По обеим сторонам тупика Сорбье рядами стояли типовые особняки. Амбруаз с сомнением оглядел десяток домиков-клонов с одинаковыми гаражами, одинаковыми крохотными террасами и одинаковыми балкончиками, с одинаковыми черно-серыми черепичными крышами, топорщившимися на коньке одинаковой фигуркой сидящего пса, в окружении одинаковых туевых изгородей. На беду, по домикам можно было изучать все оттенки желтого: соломенный, яичный, лимонный, канареечный, шафранный, песочный, горчичный. Ну спасибо, Ролан Бурден и Сын, чертыхнулся сквозь зубы Амбруаз. Повинуясь интуиции, он направился к зданию, у которого стояло больше всего машин. Поставив фургон двумя колесами на тротуар под властное бибиканье парковочного радара, он выгрузил два объемистых чемоданчика и поднялся по ступеням на крыльцо. Нажать на звонок он не успел: дверь открылась. На пороге стояла женщина лет шестидесяти с опухшим от слез лицом и покрасневшими глазами. Приветствие с трудом пробилось через барьер ее губ. Вид отрешенный, запинается на каждом слове, не говорит, а бормочет. Как все, подумал Амбруаз. Горе всегда тяжелым ватным комом ложится на голосовые связки и глушит звуки в гортани. Молодой человек кивком поздоровался с группкой собравшихся в доме людей, и они расступились, пропуская его и хозяйку. От печали, скопившейся в этих стенах, трудно было дышать. Амбруаз отвел в сторонку вдову и детей и коротко, не особо вдаваясь в детали, пояснил цель своего визита. Не углубляться, не раскрывать подробностей, о чем бы его ни спрашивали. Таковы правила. Чем меньше люди знают, тем лучше для всех. Он тщательно подбирал слова, не раз опробованные, успокаивающие. Прежде чем его провели в спальню, спросил, где можно брать воду. Перед тем, как войти, еще раз утешил женщину. Остаться наедине с ее супругом на полтора часа – вот и все, что ему было нужно.

Вспальне царил искусственный полумрак. Характерный запах-предвестник, порой ударявший в нос, когда он выезжал на дом, здесь почти не чувствовался. Амбруаз поставил на пол чемоданчики, нажал на выключатель и раздернул шторы, впуская в комнату максимум света. На стуле были аккуратно разложены костюм, рубашка, галстук и нижнее белье. На полу стояли начищенные ботинки. Тело покоилось на кровати. Лет шестьдесят, плотного сложения. Килограммов девяносто с гаком, поморщившись, прикинул на глаз Амбруаз. Опять его спине достанется по полной программе. На вид бодрячок. Надо держать ухо востро. Слишком часто приходилось убеждаться, что из пухлых бодряков получаются тухлые мертвяки. Под расстегнутой курткой пижамы видны были темные прожилки на боках. Цианозные уши и кисти рук уже приобрели красивый смородиновый оттенок. Амбруаз снял пиджак, надел белый халат, закрыл нижнюю часть лица защитной маской и натянул латексные перчатки. Расстелил справа от покойного пластиковый мешок для трупов и перекатил на него тело. Трупное окоченение уже сделало свое дело, конечности и челюсти затвердели. На первом этапе надо было снять мышечную ригидность. Амбруаз ухватился за одну руку, подвигал ее вверх-вниз в плечевом суставе, навалившись всем телом, согнул в локте. Взял кисть, разжал и размял пальцы. Проделав то же самое с другой рукой, принялся за нижние конечности. Все это время он прислушивался к телу, всматривался в кожный покров, подмечая малейшие подробности. Массаж сердца, определил он, увидев синюшное пятно в области грудины. Амбруаз восстановил подвижность нижней челюсти, потом обхватил покойника руками и, приподняв, стянул верх пижамы. Последнее танго, милейший, – приговаривал, обнимая очередной труп, его бывший наставник, который всему его научил и которого в похоронной среде любовно называли мэтр Танато. “Мы иллюзионисты, Амбруаз, вот и все, – постоянно твердил он, – попросту иллюзионисты. Мы создаем видимость, будто в момент смерти все кончается и застывает. Чепуха. Жизнь после смерти не останавливается, наоборот, набирает силу. Она питается телами, она их никогда в покое не оставит. Без нас она бы все останки превратила в жуткую мерзость. Наше дело – сдержать ее всепроникающую атаку, оттеснить ее, как оттесняют войска противника. Изловить ее в самомалейшем органе, изгнать и запереть ворота, чтобы вдруг не случилось неизбежного распада плоти. Мы маги, юный падаван, вот мы кто, – горделиво витийствовал он, – маги и волшебники, наш тяжкий труд – превращать трупы в мирно спящих людей”.

Раздев покойного, Амбруаз открыл чемоданчик с дренажной аппаратурой; там лежал насос, приемники и коллекторы. Сходил набрал воды во флакон и приготовил раствор для вливания, добавив в нее консервант на основе формалина. Получилась жидкость красивого темно-розового цвета. Он водрузил электрический насос на кровать и поставил флакон с перфузионным раствором и капельницей между ног мертвеца. Извлек из чемоданчика инструменты, разложил их на стальном поддоне, отрезал две лигатуры, подсоединил канюлю к трубке, достал ватные тампоны и прозрачные колпачки на глаза. Амбруаз любил эти предварительные операции. Никто никогда не должен видеть расходные материалы. И никто ни при каких обстоятельствах не должен присутствовать при процедурах. Золотое правило. Там, куда он приходил, не оставалось места миру живых. Его бывший наставник был прав. Он – волшебник, а волшебники своих секретов не раскрывают. Ватным тампоном, смоченным в увлажняющем спиртосодержащем растворе, он очистил нос и глаза, потом ввел под веки прозрачные колпачки: их шероховатая поверхность удерживала глаза закрытыми. Нанес массажный крем на щеки и уши покойного. Амбруаз сделал скальпелем небольшой надрез в основании шеи и обнажил артерию, стараясь не задеть расположенную рядом яремную вену, полную крови. Ввел в артерию канюлю и, закрепив ее пинцетом-зажимом, подключил электронасос; тот с тихим гудением начал вливать раствор. Вскоре вены наполнились снова. Он старательно массировал кисти рук, щеки и уши, чтобы жидкость проникала легче. Тем же скальпелем сделал еще один крохотный надрез между пупком и грудиной и ввел в него кончик пункционной трубки, соединенной с аспирационной системой. Закачав в тело два литра консерванта, Амбруаз взял троакар и точным, сильным ударом сделал прокол в сердце, чтобы выпустить кровь, немедленно хлынувшую тугой струей в кровесборник. Он запустил насос и продолжил вливание. И чудо свершилось снова, прекрасное, как заря, оттеснившая ночь. По мере того как формалин изгонял кровь, прожилки на боках бледнели, кожа опять приобретала розоватый оттенок, синюшность щек и ушей исчезала, словно по волшебству. Лицо, сведенное смертной судорогой, разгладилось и озарилось подобием безмятежного покоя. Доволен, что время теперь над ним не властно, подумал Амбруаз. Той же пункционной трубкой он поочередно зондировал все органы, собирая притаившиеся в них излишки кровяных телец, мочи и газов. Почки, легкие, мочевой пузырь, желудок. Молодой танатопрактик по опыту точно знал, в каком органе сейчас находится, это зависело от плотности ткани в момент прокола. Амбруаз выключил насос. Тишина всегда заставала его врасплох. Он улыбнулся под маской. Мертвая тишина. Он заткнул ноздри и глотку ватными тампонами, просунув их поглубже, затем взял изогнутую иглу и занялся стяжкой мандибулы. Не прошло и минуты, как невидимые лигатурные нити, протянутые между нижней челюстью, нёбом и носовой перегородкой, накрепко сомкнули челюсти. “Еще один умолк навеки”, – всякий раз изрекал мэтр Танато, стягивая очередной рот. Он убрал инъекционную канюлю и зашил входное отверстие. Взял флакон с полостной жидкостью, подсоединил к трубке, ведущей к троакару, и поднял бутыль над головой. Повинуясь закону тяготения, жидкость перетекла в тело и заполнила внутренние органы. Выпустив во внутренности пол-литра средства, Амбруаз извлек пункционную трубку, тщательно протер ее и заткнул место прокола заглушкой. Как автомеханик, когда спускает масло, пришло ему в голову.