— Хороший вопрос, — сказала я. — Ты себе его задавать не пробовал?

— В том-то и дело, что пробовал, — честно признался этот недотепа. — Но сам я ответа не нахожу. Я бы понял, если бы у меня жена была стерва, но ты Ленку знаешь. Святая женщина. И готовит хорошо. И вообще дома у меня все хорошо. И с Зойкой мне хорошо. Только совесть мучает — я же не могу на ней жениться. Ну в чем дело, Маша, а?

— В чем дело? Видишь ли, Лешенька, есть такие мужчины, они называются…

— Да знаю я, как они называются! Но я же столько лет с женой прожил; если бы я был этим самым… я бы столько не выдержал…

— Значит, клинический случай. Синдром беса в ребро.

— Тебе бы все смеяться. А тут человек погибает!

— Да тихо ты! Что ты орешь на все кафе! — Мне пришлось сильно дернуть его за руку. — Тоже мне, погибающий! Переутомился, что ли?

— Ну поиздевайся надо мной. Хорош друг…

— Леша, я не понимаю, чего ты от меня хочешь? Чтобы я поработала психоаналитиком? Нашла бы пристойное оправдание твоему зуду сексуальному?

— Маша! — почти простонал Горчаков. — Если бы это был сексуальный зуд, я бы сам разобрался. Но я иногда с Зойкой просто общаюсь, даже не трогаю ее, и мне хорошо. Вот это что значит?

— Значит, это не любовь, а дружба.

— Ой, как смешно! Ты пойми, для меня же не потрахаться главное, а человеческие отношения.

— Но…

— Но у меня и дома человеческие отношения! Вот что мне покоя не дает! Какого хрена я от добра добра ищу?

— О-о! Леша, я бы тебе сказала, но ты обидишься.

— Да? — Лешка задумался. — Ну ладно, говори. Переживу.

— Ты, как всякая особь мужского пола, не в силах противостоять соблазнам. Слабенький ты у нас. Как говорил Анатолий Федорович Кони, у каждого из нас есть свои собаки, надо только держать их на привязи.

Но Горчаков этим не удовлетворился. Конечно, он ожидал, что я грамотно, с привлечением авторитетов вроде Юнга и Фрейда, объясню ему, что в сложившейся ситуации нет его вины, а так предопределено полигамной природой мужчин. Видимо, что-то в этом роде он и сам думал, но если бы он услышал это еще и от меня, то освободился бы от всяких угрызений совести. Хотя тот факт, что это толстокожее животное рефлексирует, уже о многом говорит.

Размышляя о тяжелой судьбе старого друга, я и не заметила, как дошла до РУВД. Вспомнив, что еще не обедала, я купила несколько пирожков и спустя пять минут была с ликованием встречена немногочисленным личным составом отдела по раскрытию умышленных убийств. Пакет с пирожками бережно изъяли из моих ослабевших рук, усадили меня в продранное кресло для VIP-персон и понеслись ставить чайник.

— Ну что, Маша, по душу Коростелева пришла? — Это хором сказали сразу два опера с набитыми ртами, ожесточенно жуя пирожки.

— Но душа-то еще тут? — испугалась я. — Он жив еще?

— Да жив, жив, успокойся. — Начальник отдела подвинул ко мне последний пирожок. — Правда, в реанимации. С чего начнешь, с больницы или с осмотра парадной?

— Прямо и не знаю, — засомневалась я.

С одной стороны, надо торопиться в больницу, особенно если потерпевший в реанимации, то есть одной ногой на том свете. А с другой стороны, чем больше медлишь с осмотром места происшествия, тем больше информации теряешь.

— Рекомендую начать с осмотра. — Костик Мигулько, начальник отдела, старательно отводил глаза от пирожка, и я сжалилась над ним.

— Ладно, ешь мою пайку. А почему с осмотра?

— Этот парадняк охранять вечно не будут. А с потерпевшим все равно не о чем разговаривать.

— Он в коме, что ли?

— Да нет, просто он вообще ничего не помнит. Ни как ударили, ни даже как его зовут.

— А вы ж сказали, Коростелев?

— Так мы личность установили. Хорошо, жена там рядом оказалась, шла из магазина, увидела сборище любопытных, подошла, а там муженек с пробитой башкой.

— Подожди, так он не в своей парадной лежал?

— Нет, не в своей. За три дома.

— Да, повезло, что жена пошла в магазин. А так бы его год устанавливали. Да еще и захоронили бы за госсчет, в братской могилке…

— Костик, а ты на место выезжал? — Я умоляюще посмотрела на Мигулько.

Мы с ним договаривались, что если я не смогу оперативно прибыть на очередной осмотр, то хоть он съездит на место и максимум возможного отметит и зафиксирует.

— Да выезжал. Правда, уже после того, как “скорая” его увезла. Но могу тебя заверить, ничего интересного ты там не найдешь. Даже крови практически нету, только лужица натекла, похоже, там, где голова лежала.

— А как ты думаешь, он из той же серии? Или просто местные отморозки по голове дали с целью ограбления?

— Да кто их разберет? И потом, Маша, что ты на серии зациклилась? Посмотри на сто одиннадцатые[1]за прошлый год: восемнадцать случаев нераскрытых тяжких, и все в парадных, и все по голове, а в девяти случаях вообще ничего не пропало.

— А как же брюки расстегнутые?

— А может, их врачи расстегнули.

— Костя! Я врачей допрашивала, они сами удивлялись, что кто-то брюки расстегнул. А…

— А это совпадение! — бодро вступил в разговор оперуполномоченный Кужеров, отхлебнув чая.

— Маш, — Костик умильно заглянул мне в глаза, — не хотелось бы серии… А? Ну ты же знаешь, налетят, набегут, на контроль поставят, на заслушивания дергать будут два раза в неделю… Оно тебе надо? — Костя говорил, как пел, я даже заслушалась. — А так разбой и разбой. Ну есть сходство, так давай мы будем иметь это в виду — я одному оперу все ОПД[2]скину, вот хоть Сереге Кужерову…

Кужеров при словах шефа поперхнулся пирожком, но героически смолчал. Была, конечно, в словах политически грамотного Мигулько сермяжная правда. Оно мне было не надо; никто мне не помешает расследовать, а операм — раскрывать, даже если мы не заявим громко, что у нас загадочная серия. Тем более что потерпевшие — не депутаты и даже не бизнесмены; один рабочий, один программист, один безработный. И сегодняшний Коростелев, похоже, простой смертный, раз никто из милицейско-прокурорского начальства еще не поинтересовался его состоянием здоровья.

Я заботливо постучала по спине Кужерова, который все еще давился пирожком, и кивнула Косте Мигулько:

— Нет вопросов. Все между нами, только Кужерова желаю получить сразу. Дай машину, метнемся с ним на место, а потом в больницу. Все равно экспертов нет, так что на месте долго не задержимся, только глянем.