Себастьян покосился на фотографии Уэлч на экране. Мысль об отце Пикселя всегда вызывала у него тревогу о маме, которая смолила по пачке в день. Может, она, сама не подозревая, уже носила в легких зарождающийся рак? Крохотное пятнышко, пока невидимое даже в рентгеновских лучах. В своих опасениях он как-то дошел до того, что отправил ей по e-mail письмо, где просил, чтобы она прошла тщательное обследование, но мама только рассмеялась, и Себастьян больше не настаивал. Они редко виделись после ее неожиданного замужества с неким кочабамбийским завиралой, который, прожив два года в Монте-Карло, считал себя вправе болтать о Каролине и Стефани словно о своих подружках (как если бы он был их телохранителем со всеми вытекающими отсюда последствиями). Сейчас парочка жила в поместье в пригороде Рио-Фухитиво, и мама занималась разведением кроликов и экспортом гвоздик. По телефону они почти не общались, изредка мама присылала e-mail (все как надо: с датой в верхнем углу, «Дорогой сынок», восклицательный знак, а также всякие абзацы-красные строки-заглавные буквы и прочие принадлежности допотопного эпистолярного жанра. Она не знала, что письма и послания, меняя носитель информации, должны соответствующим образом меняться и по форме, и стилю; ей было невдомек, что меняется сам язык. Новый способ общения предполагал новую грамматику, новое мышление. Нужно будет как-нибудь ей это объяснить).

Со стены напротив Наоми Кэмпбелл и Надя Ауэрманн созерцали Себастьяна, созерцающего Уэлч. Лицо Кэмпбелл, сканированное с обложки «American Foto» и затем увеличенное Пикселем до размеров постера, представляло андроида с поблескивающей серебристым металлом кожей и с ярко красными пылающими губами (без волос, с длинными зелеными ногтями) — Наоми-футуристка. Блондинка Надя — на этом фото ставшая чернокожей — возлежала бок о бок с черной пантерой, и была столь же безволосой, как и Наоми. Еще две пантеры примостились рядом с ее бесконечно длинными ногами. Себастьян поднял голову и припомнил, как он впервые увидел эту фотографию в отделе Пикселя. Тогда он еще подумал, что только чокнутая могла согласиться позировать с пантерой. Конечно, ему было известно, что Надя вовсе не чокнутая и потому никогда не прилижалась к столь опасному животному. Разве что, может быть, во время посещения зоопарка (организованного журналом «Voque» для презентации бикини нового сезона). Кроме того, Себастьян прекрасно знал, что Себ Жаньяк, французская женщина-фотограф, сводила на фотографии модель и трех животных цифровым способом.

Он порылся в архивах и отыскал фотографию Уэлч. Здесь актриса была снята на вручении какой-то голливудской премии. На звезде было совершенна непрозрачное обтягивающее кремовое платье — еще десять лет назад все цвета были непрозрачными, — в вырез которого при движении, словно из уютной норки, невзначай выглядывала то одна, то другая грудь. Потом Себастьян нашел фотографию Че — из тех, какими пестрят плакаты и постеры, с девизом «Hasta la victoria siempre»[2], в черном берете со звездой по центру, горделивой гривой волос и улыбкой партизана-победителя, взгляд которого простирается далеко за хрупкое настоящее — в этот момент его и пленила фотокамера, навеки внеся этот образ в историю.

Себастьян забрался в Image size, чтобы обе картинки получили одинаковое разрешение в пикселях, растянул четырехугольник вокруг головы Че и нажал Cut в разделе меню. Затем стер голову Уэлч. Обезглавленное тело парило в атмосфере давно минувшей ночи, от которой не осталось ничего, кроме этого снимка, с которым теперь цифровым способом развлекались профессиональные и не очень фотографы. «Полцарства за голову!» — вскричала бы Ракель, если бы узнала, что проис-ходит сегодня утром на втором этаже редакции в Рио-Фухитиво. Но нет, к счастью, она не узнает, как не узнала и об огромном количестве своих заляпанных спермой фотографий в журналах, прошедших через руки сексуально озабоченных юнцов и молодящихся старых козлов. Такова обратная сторона славы, таково быть символом эпохи, такова месть не попавших ни на оболожки глянцевых журналов, ни на экран кино.

Между тем Себастьян пристроил голову Че к телу Уэлч. Получилась довольно экстравагантная комбинация. Себастьян хмыкнул. Да, непочтительность все же должна иметь какие-то границы. Скальпелем Photoshop’a он удалил ореол нежеланных пикселей вокруг головы революционера и сравнял цвет по ее краю с цветом фона фотографии актрисы. Затем необходимо было подогнать по размеру мощную шею Че и тонкую изящную шейку Ракель. Хотя и было очевидно, что здесь слиты два разных человека, следовало создать иллюзию единства образа. Это оказалось несложно: каждая точка изображения на экране имела цифровую интерпретацию в программе. Объединить остроту глаза, интуицию и математические формулы — вот истинное искусство.

Пиксель повесил трубку.

— Эти засранцы в клинике переживают, будет ли кому оплатить счета, если мой старик… Что за фигней ты тут маешься?

— Да так, — Себастьян бросил на пол окурок «Мальборо», — вспоминаю детство золотое. Я делал свою газету — мне жутко нравилось вырезать из журналов фотографии и сооружать коллажи из самых несоответствующих друг другу персонажей.

Здорово: щелчок ножницами — и голова Руммениге[3]на теле Марадоны. Конечно, следы ножниц были более чем очевидны — печальный фотомонтаж, о чем тут говорить.

Однако Пиксель его уже не слышал. Он в экстазе впился глазами в изображение на экране.

— Ну, ты попал, чемпион.

— То есть? Ты о чем?

— Вот чем мы заполним эту гребаную страницу — напечатаем фотку и устроим конкурс. Я поговорю с Джуниором и попрошу его профинансировать приз — сто-двести баксов первому, кто угадает, кому принадлежит тело. Что скажешь?

— Мое мнение учитывается?

— Нет.

— Тогда я, пожалуй, промолчу.

Все началось с головы Че и тела Ракель Уэлч.

Себастьян любил возвращаться домой пешком. Идти было недалеко — всего минут двадцать; но этого хватало, чтобы вставить абзац между суетой самых невероятных новостей — реальность просто из кожи вон лезла в попытках превзойти саму себя, так что порой было нелегко воспринимать ее всерьез — и мирком Никки в их квартире, где они поселились сразу после свадьбы. Прямо на глазах, пробиваясь среди гомона валютчиков-менял («Доллары, доллары, самый выгодный курс!») и торговцев с тачками, заваленными сляпанными в Парагвае фальшивыми джинсами «Calvin Klein», «геймбоями»[4]без коробок и сочными персиками из Каркахе, рос и расцветал новый город. Тротуары были относительно чисты, а мэр, в качестве исполнения своей программы «Встретим Новое Тысячелетие», активно занимался озеленением и окультуриванием (повсюду на газонах вдоль проспектов были высажены плакучие ивы и жакаранды, а на площадях в брызгах недавно установленных фонтанов висела радуга и порхали колибри).

То там, то сям появлялись надписи, информирующие о строительстве пятнадцатиэтажных комплексов на участках, где до сих пор ютились колониальные церквушки и разрозненные старые домики; беспрерывно множились видеоклубы и интернет-кафе, а рестораны и флористы меняли названия с испанских на английские и португальские. В полуквартале от современного книжного магазина пожилая женщина до сих пор торговала ксерокопированными изданиями «Дома духов»[5]. На ободранной стене разместилась огромная черно-белая фотография президента Монтенегро и мэра — энергичные, деятельные, улыбающиеся, в обнимку — рядом с рекламой «Coca-Cola» и Даниэлой Пестовой, демонстрирующей грудь в кружевах от «Wonderbra». Маломерок в жизни, на фото Монтенегро таким не казался.