class="p">– Ну тогда просто так рядом постой. Тебе же можно около двери стоять? А то я тут один в темноте совсем с ума сойду. Неделю уже сижу…

– А сколько дали? – поинтересовался я.

– Десять суток, – ответил он и, тяжело вздохнув, добавил:

– Пока что…

– А потом?

– Суд может будет… Может посадят… Я мусору нечаянно челюсть сломал.

– Какому мусору?

– Ну, значит, милиционеру?

– Зачем?

– Да ни зачем… Ну, как это обычно бывает… Мужик меня на улице остановил, а я ему – слева… У меня левый хук сильный. Он не прикрылся. Челюсть – хрясь. Я убежать хотел, а он меня завалил. Оказался мастером спорта по самбо, а ещё – милиционером… Я подёргался для порядка, да он меня раза в три тяжелея… Скрутил… Потом разобрался, что я военный, – сдал в комендатуру. Ну а комендант, или кто тут у вас в Ленинграде главный, ночью разбираться не стал – впаял сходу десять суток… Вот сижу…

Это был матрос.

Я успел рассмотреть его по пути в отхожее место. Небольшого роста, худой, можно даже сказать, щуплый. Фланелевка болталась на нём при ходьбе, как оборванный штормом парус. Неуставные широченные клеша и скошенные на ковбойский манер высокие каблуки говорили, что он на флоте уже не первый год и даже готовится к дембелю. Без поясного ремня и шнурков, изъятых при аресте, матросик смешно переставлял ноги. Стальные подковки с кандальной тоской звякали о плиты каменного пола.

Не успевшая начаться беседа прервалась криками с другого конца коридора. От скуки два подследственных затеяли перекличку. За долгие дни в ожидании трибунала они начали понемногу дуреть. Ходить по камере два на два метра – невозможно. Смотреть в окно, которого нет, нельзя. Лежать на нарах днём запрещено. Можно только сидеть на железной табуретке, читать гарнизонную газету «На страже Родины». Или дразнить неопытных караульных курсантов, которые меняются каждый день.

Мои требования прекратить крики на них не действовали. А один вообще лёг на пол и сапогами стал колотить в железную дверь. Грохот, усиленный сводчатым потолком, пронёсся по гулким коридорам и долетел в караульное помещение. Пришёл начальник караула и решил проблему простым, но действенным способом. Молча набрал в туалете ведро воды и вылил бунтовщику в камеру, на каменный пол. Тот сразу успокоился, запросил пощады, и ему выдали тряпку.

Пришла смена.

Поужинав и немного подремав, я заступил на пост во второй раз. Пробило 12 часов ночи. Повинуясь строгой комендантской инструкции, все арестанты должны были уже спать, укрывшись собственными шинелями. Никаких постельных принадлежностей им не полагалось. Кстати, и тощих матрасов, набитых гнилой соломой, о которых я читал в книжках, тоже не было. Только голые доски и шапка под голову вместо подушки. Моя обязанность – ходить по коридору, заглядывать в дырчатые окошки и следить, чтобы никто не накрывался с головой и не отворачивался к стене.

– Часовой, а часовой.

В тишине ночного коридора послышался знакомый голос «чкаловского» узника.

– Чего тебе? Почему не спишь?

– А сколько время?

– Первый час.

– Не спится, что-то… Ты поговори со мной, часовой.

– Я же тебе сказал: на посторонние темы – не положено.

– А про жизнь… Про жизнь – это не посторонняя тема… Может, я удавлюсь тут с тоски до утра. А тебя накажут. Скажут – не уберёг воина…

– Ну ладно, говори.

Унылый коридор нагонял сон, а тут хоть какое-то развлечение.

– Меня, кстати, Жорой зовут, – радостно начал он. – Георгий Цветков…

Родился он в небольшом провинциальном городке. Учился в школе. Сдавал экзамены в местный институт. Провалился. Отец устроил его к себе на автобазу слесарем, а весной пришла повестка из военкомата. Короче, обычная линия жизни среднестатистического советского гражданина.

Армии Жора побаивался – разное говорили про дедовщину, но косить от службы не стал. Полагал, что чему быть, того не миновать. Думал, что с его профессией автослесаря попадёт в автобат. Получит права. А если повезёт – будет возить генерала на персональной «Волге». Генералу Жора, конечно, понравится, и он доверит ему возить по магазинам свою жену, а жена возьмёт с собой дочку… И тут уж, Георгий, не зевай. Человек, как говорил им каждый год на школьной линейке директор, – сам кузнец своего счастья. Куй, Георгий, железо пока горячо.

Но, как известно, человек предполагает, а бог располагает. И расположил Жорин бог, единый в трёх лицах членов призывной комиссии, отправить Г. Цветкова на флот. И не просто на какой-то там флот, а на Дважды Краснознамённый Балтийский флот, на подводную лодку с пунктом базирования то ли в Литве, то ли в Латвии… Жора всегда путался в географических названиях, хоть и имел в аттестате зрелости твёрдую четвёрку по этому предмету.

Командир учебки оказался заядлым спортсменом. Сам любил спорт и всеми силами привлекал к этому полезному занятию подчинённых. А Георгий до призыва на военную службу спортом вообще не занимался, кроме обязательных уроков физкультуры. И не то, чтобы он не любил спорт, а скорее спорт не любил его. Равнодушная природа, смешивая мамины и папины гены в известный момент в известном месте, отнеслась к выполнению священного долга без должного энтузиазма. В результате на свет появился вполне здоровый, но мелковатый мальчик, не крепкого, а честнее сказать, хилого телосложения – с «весом мухи», как говорят боксёры. Вот этот-то вес и оказался решающим параметром, изменившим линию жизни Георгия Цветкова.

Шла подготовка к соревнованиям по боксу между кораблями и подразделениями военно-морской базы. В каждой весовой категории набралось достаточное количество участников, а в наилегчайшем весе «мухи» – всего четыре человека. Два из штаба и два из учебки – Жора и Бархатов. Бархатов, кстати, был настоящим боксёром-разрядником, но немного тяжелее, чем требовалось. Поэтому за неделю до соревнований они с Жорой сели на жёсткую диету и каждый день ходили париться в баню. Бархатов показал своему напарнику правильную боксёрскую стойку и научил нескольким основным ударам. За это Георгий научил его свистеть по-разбойничьи – в два пальца.

Интенсивная подготовка дала свои результаты. Георгий стал ещё костлявее, тонкие мышцы приобрели дополнительную силу и упругость. От постоянного голода его немного шатало при сильном ветре, но характером он окреп. В глазах появились злость и решимость.

Наступил день поединков. Бархатов без особых усилий обыграл по очкам всех соперников. Своего ученика он берёг и сильно не бил. Заслуженное первое место не вызвало у болельщиков возражений, но бесспорная победа была встречена тихо – жидкими вежливыми аплодисментами, как само собой разумеющееся явление природы. А вот бои за второе и третье место пробудили живейший интерес.