– А это моя машина, – негромко процедила Пери. – И я не хочу, чтобы ты сорила на пол обрывками своей кожи.

Едва эти слова сорвались у нее с языка, она тут же о них пожалела. Моя машина! Как глупо заявлять такое ребенку, да и кому бы то ни было. Неужели она стала одной из тех меркантильных дур, для которых ценность собственной личности равнозначна ценности принадлежащих им вещей? Этого ей бы хотелось меньше всего.

Дениз, судя по всему, материнские слова ничуть не задели. Она пожала костлявыми плечиками, устремила взгляд в пространство и принялась энергично отдирать заусенец с очередного ногтя.

Машина рванулась вперед, но лишь для того, чтобы тут же со скрипом затормозить. Это был «ренджровер» цвета «Небо Монте-Карло», – по крайней мере, именно так оттенок именовался в каталоге продавца. В буклете предлагались и другие цвета: «Снега Давоса», «Красный восточный дракон», «Розовый песок саудовской пустыни», «Синий глянец полиции Ганы» или «Зеленые мундиры индонезийской армии». Сморщив губы в усмешке и качая головой, Пери попыталась представить себе этих пустоголовых маркетологов, которые изобретают такие названия. Интересно, помнят ли водители о том, что цвет их роскошных машин, в которых они с такой гордостью красуются, кому-то напоминает о полиции, армии или песчаной буре на Аравийском полуострове?

Как бы там ни было, по стамбульским улицам ездило много шикарных автомобилей самых разных цветов. Порой они выглядели здесь неуместно, словно холеные породистые псы, которым судьбой была уготована жизнь в ласке и неге, но они каким-то невероятным образом заблудились и теперь бродят по грязным закоулкам. Гоночные кабриолеты, не имея возможности разогнаться, издавали разочарованный рев, массивные внедорожники, несмотря на сложные маневры, не могли втиснуться в тесные места для парковки, если свободные места случайно имелись в наличии, а дорогие седаны тосковали по широким просторным дорогам, существующим лишь в далеких странах и в рекламных роликах.

– Я читала, что у нас худшее в мире дорожное движение, – заметила Пери.

– Что?

– У нас больше всего аварий и пробок. Больше, чем в Каире. Даже больше, чем в Дели.

Ни в Каире, ни в Дели она никогда не бывала. Но, как и большинство стамбульцев, Пери была твердо убеждена, что их город намного цивилизованнее, чем эти отдаленные, грязные, перенаселенные столицы. Хотя «отдаленность», как известно, понятие относительное, а определениями «грязный» и «перенаселенный» часто и заслуженно награждают Стамбул. Тем не менее этот город стоит на границе с Европой. Подобная близость что-нибудь да значит. Европа была так маняще близка, что Турция уже поставила одну ногу на европейский порог и попыталась ворваться в дверь, когда вдруг обнаружила, что проход слишком узок и, сколько бы она ни извивалась, протиснуться туда нет никакой возможности. К тому же Европа, вместо того чтобы распахнуть дверь пошире, поспешила ее тут же захлопнуть.

– Круто! – воскликнула Дениз.

– Что круто? – недоуменно переспросила Пери.

– Ну хоть в чем-то мы первые.

Реплика была вполне в духе Дениз: с недавних пор, о чем бы ни зашла речь, она всегда перечила матери. Каждое замечание Пери, сколь бы уместным и разумным оно ни было, дочь встречала с враждебностью, граничащей с ненавистью. Пери понимала, что Дениз, достигнув переходного возраста – девочке было двенадцать с половиной, – хочет освободиться от родительского и в первую очередь материнского влияния. В этом не было ничего страшного. И все же с количеством ярости, сопровождавшей этот процесс, примириться было нелегко. Дочь вскипала таким бешенством, какого Пери не испытывала ни на одном жизненном этапе, даже в подростковые годы. Сама она прошла через пубертатный период в легком смятении, сохранив при этом почти незапятнанную наивность. Да, она была совсем не таким трудным подростком, как ее дочь, хотя ее собственная мать не проявила и половины той заботы и понимания, с которыми подходила к проблеме она. Как это ни парадоксально, чем сильнее Пери страдала от злобных вспышек дочери, тем сильнее она досадовала на то, что в свое время не изводила мать подобными выходками.

– Когда доживешь до моих лет, тебя этот город тоже начнет выводить из терпения, – пробормотала Пери.

– Когда доживешь до моих лет… – передразнила Дениз. – Раньше ты так не говорила.

– Не говорила, потому что раньше было лучше!

– Нет, мама, это потому, что ты превратила себя в старуху! – заявила Дениз. – Говоришь, как они. Да и одеваешься тоже.

– А что не так в моей одежде?

Молчание.

Пери окинула взглядом свое лиловое шелковое платье и вышитый бисером муслиновый жакет. Этот комплект она купила в дорогом бутике, в новом торговом центре, угнездившемся внутри другого торгового центра, побольше, словно дитя в утробе матери. Стоило платье очень дорого. Когда она заметила, что цена непомерно высока, продавец возражать не стал – лишь слегка раздвинул кончики губ в снисходительной улыбке. «Если вы не можете позволить себе шикарных вещей, леди, зачем вы сюда пришли?» – говорила эта улыбка. Пери почувствовала себя уязвленной.

– Я возьму его! – услышала она свой голос словно со стороны.

Теперь она чувствовала, что материал вовсе не так мягок и нежен, как ей казалось вначале, да и расцветка перестала ей нравиться. Лиловый оттенок, привлекший ее в магазине своей необычностью, при дневном свете выглядел кричащим и претенциозным.

Так или иначе, переживать по этому поводу было совершенно бессмысленно – вернуться домой и переодеться она все равно не могла. Они и так уже опаздывали на обед в загородном доме одного бизнесмена, за несколько лет сделавшего колоссальное состояние, – в этом обстоятельстве, впрочем, не было ничего необычного. В Стамбуле хватало и новых богатеев, и старых бедняков, и тех, кто в одночасье из нуворишей превращался в нищего.

Пери терпеть не могла подобных сборищ, которые обычно затягивались до ночи, а утром откликались мучительной головной болью. Она предпочла бы остаться дома и провести несколько блаженных часов, погрузившись в чтение какого-нибудь романа, – именно благодаря чтению она ощущала свою связь с мирозданием. Однако в Стамбуле роскошь уединения могут позволить себе лишь немногие. Здесь всегда подворачивается очередное важное событие, которое нужно обязательно посетить, или безотлагательная общественная обязанность, которую нужно непременно исполнить, как будто в самой нашей природе заложен детский страх одиночества, заставляющий нас постоянно собираться вместе. Много смеяться и много есть. Слушать разговоры о политике и вдыхать дым сигар. Щеголять друг перед другом нарядами и туфлями, но самое главное – дизайнерскими сумочками. Женщины держат свои сумочки с такой гордостью, словно это завоеванные в кровавых битвах трофеи. Никто не скажет, какие из них настоящие, а какие – нет. Стамбульские дамы, принадлежащие к верхушке среднего класса, страшно боятся, что их уличат в покупке подделок. Посещать сомнительные магазины, расположенные поблизости от Гранд-базара, они не отваживаются, зато приглашают продавцов к себе домой. Фургоны с затемненными окнами и забрызганными грязью номерами, хотя в остальном совершенно чистые, шныряют по богатым кварталам, словно прикатив из какого-нибудь шпионского фильма. Эти минивэны, доверху набитые подделками под «Шанель», «Луи Вуиттон» и «Боттега Венета», заезжают через задние ворота в гаражи шикарных особняков. Расчеты производятся наличными, чеки не выписываются, лишние вопросы не задаются. На следующем светском мероприятии дамы вновь будут украдкой разглядывать чужие сумочки, пытаясь выявить подделку под престижный бренд. Но эта задача по плечу лишь тем, кто обладает чрезвычайно острым зрением.