Мама сшила платье, как Хася продиктовала, но на поясок не хватило. Хася перевернула весь наш дом в поисках материала, который мама якобы припрятала, отчего и не хватило на поясок.

Платье, конечно, получилось не слишком хорошо, но и поясок его не украсил бы.

Хася крутилась, крутилась перед зеркалом, вся красная, потная, и по-еврейски вычитывала маме за неумение. Мама молчала-молчала, а потом что-то ей сказала. Хася побелела, сорвала с себя платье и в одной нижней рубашке на лямочках и с такой маленькой прошвочкой по подолу бросилась вроде бежать из дома, но вернулась из коридорчика и хряснула рукой по зеркалу. Зеркало треснуло. Хася в слезы, мама плачет. И каждая стоит в своем углу, и никто не двигается на сближение.

Они поплакали, просморкались: мама в передник, а Хася скомкала в руках новое платье и использует как носовой платок. Как разошлись — я не знаю.

Потом мама долго носила это платье, только поменяла фасон по линии собственной фигуры. А Хася с тех пор к нам ни ногой. И Лазарь тоже. Оказывается, мама Хасе тогда сказала, что пусть Хася на этом пояске, которого нет, повесится от злости. После этих слов Хася по зеркалу и хряснула. Зеркало оставалось в Остре, когда мы уехали в эвакуацию. Когда вернулись, наш сосед Хвощенко принес его нам обратно в знак благодарности. Мы зеркало повесили, потому что хоть и были подвержены предрассудкам, но по средствам и в голову не приходило придерживаться плохих примет.

Надо сказать, что швейную машинку нам не возвратил никто, к кому она попала в связи с немецкой оккупацией. Объяснение понятное: машинка — не зеркало и могла давать существенный приработок в быту.

Ну вот. А после войны открылся другой отсчет, и мы с Лазарем и Хасей наново так ли, сяк ли породнились. Хоть и по грустной необходимости. Во всяком случае, ни о какой помощи с их бока мы не думали, и они напрасно опасались.

Я поступила на вечернее отделение в педагогический техникум. Попутно пересиливала себя и продолжала работать в сберкассе.

По арифметике и геометрии еще в школе у меня выводилась оценка «вiдмiнно», то есть «отлично», и потому особого выбора не представлялось. Гуманитарные предметы меня не касались глубоко, и я их пропускала мимо ушей. А детей любила. Смотреть на них и вообще.

Тут меня настигло первое чувство.

Профилирующий предмет у нас преподавал Куценко Виктор Павлович. Молодой, красивый. Фронтовик с орденами и медалями. В него все были влюблены, но он сразу стал выделять лично меня. Конечно, дело было не в багаже знаний и не в способностях. Я понимала, что нравлюсь ему как женщина.

Жена Виктора Павловича, Дарина Дмитриевна, также работала в техникуме, преподавала историю. Но дело не в этом.

«Нельзя оперировать бесконечностью, как конечными величинами. Поняли, девчата? А вы, хлопцы, тоже поняли?» И мы хором отвечали: «Поняли». Виктор Павлович установил такое приветствие и всегда начинал лекцию подобным образом, независимо от прямой темы. Мы, естественно, в силу недостатка специальных знаний не вполне понимали, что он имеет в виду, но с радостью отзывались на любой юмор с его стороны.

Нам не с кого было брать пример в любви. В кино мы видели чистые отношения и один поцелуй на весь фильм. Но жизнь вносила свои коррективы.

Теснота жизни, скученность, стремление поделиться своими знаниями приводили к тому, что о физиологической стороне взаимодействия юноши и девушки мы узнавали из разных, порой не заслуживающих доверия источников. Ведь природа постоянно брала свое.

Не скажу, что наши отношения с Куценко сразу стали предосудительными. Но вскоре мы начали встречаться у него дома на улице Саксаганского, когда мы точно рассчитывали, что Дарина Дмитриевна на лекциях.

Конечно, в коммунальной квартире секретов не удержишь, и все вышло наружу. Дарина Дмитриевна отреагировала спокойно, только сказала, чтобы мы в техникуме сильно не показывали вида и нашли другое место для свиданий, так как неудобно от соседей. Это мне передал Куценко.

Что я могла предложить? Мы с мамой снимали угол, отгороженный занавеской.

Вне всякого сомнения, это была любовь. И, даже не имея возможности близкого общения, мы бродили по Мариинскому парку среди вековых каштанов, стояли, обнявшись, и смотрели с высоты на прекрасный Киев, который отстраивался стремительными темпами после варварских разрушений войны.

Только раз мы встретились с Куценко на квартире у его товарища. Это оказалось очень неприятно, потому что потом надо было угостить товарища выпивкой и долго беседовать.

Однажды Дарина Дмитриевна задержала меня в техникуме и попросила пройтись с ней до остановки трамвая. Она говорила вежливо и тихо, как ей было свойственно всегда. У нас с ней, как и с Виктором Павловичем, была разница в возрасте восемь лет. Им по двадцать восемь, мне — двадцать.

Разницу я очень ощущала. Меня раздирали разные сомнения, а Дарина Дмитриевна и Виктор Павлович сохраняли удивительную равномерность и в поведении, и в других делах. В тот момент я подумала, что они очень похожи между собой, в отличие от меня.

Дарина Дмитриевна сказала:

— Майя, ты знаешь, что я все знаю. Я никого не осуждаю. И тебя тоже не сужу строго. Но я обращаюсь к твоей женской совести. Пройдет совсем немного времени, и встанет вопрос о дальнейшем. Любовь пробежит быстро, и надо или жить совместно, или расставаться. Виктор Павлович поделился со мной мыслями, что хочет на тебе жениться. Не думай, он тебя не слишком любит. Он просто хочет иметь детей. У меня же детей быть не может по независящим причинам. Конечно, ты девушка красивая. И дети у вас с Виктором Павловичем скорее всего будут хорошие. Но я опасаюсь другого. Ведь ты еврейка, и дети у вас будут наполовину евреями. А сейчас такая обстановка, сама знаешь. Газеты читаешь, радио слушаешь. И потом, на Виктора Павловича как такового тоже ляжет тень. Все может быть. Согласна? Вон в Бабьем Яру — полукровок полно.

— То фашисты, Дарина Дмитриевна, а сейчас нет. — Я ответила, как могла, так как газетами интересовалась не слишком, а смотрела только результаты в таблицах госзаймов.

— Правильно. Виноваты проклятые фашистские оккупанты и их наймиты. Но то по другому делу. А теперь — поворот другой. Ты своими глазами не видела, поэтому и не в состоянии представить достоверно, а я видела. История развивается по спирали, чтоб ты знала. Какая тебе разница, если пострадают дети, тем более красивые да хорошие, и твой любимый человек. Подумай. Он такой, что вас на краю могилы не оставит. Пойдет следом. А если его добрые люди удержат, так как он потом сможет жить? Не сможет. Я его хорошо изучила. Очень прошу, не передавай наш разговор Виктору Павловичу. Он человек хоть и крепкий, но ран у него много. И в голове, и по всему телу. Ты ж видела шрамы? От тебя ему будет в дальнейшем одно горе. И ты тоже будешь страдать через это.

Тут подъехал трамвай. Дарина Дмитриевна поднялась на подножку и помахала мне рукой.