— Учитель! Твои двенадцать апостолов охраняют Тебя!

Задумчиво покрутил перстень на безымянном пальце правой руки. Изысканный камень — темно-зеленый гелиотроп, усеянный красными точками, — был слишком увесист даже для римского прелата, не гнушавшегося показной роскоши, призванной подчеркивать величие сана. Этот драгоценный камень постоянно напоминал Кальфо об истинном значении возложенной на него миссии.

Он, Кальфо, должен уничтожить любого, кто приоткроет завесу тайны.

Поезд, похожий на огненную змею, мчался по равнине Солони. Отец Андрей все еще продолжал упираться, сопротивляясь тем, кто толкал его в бездну, но вдруг обмяк.

«Боже, с юных лет я искал Тебя, и вот жизнь моя подошла к концу».

Поднатужившись, убийца толкнул еще раз, и отец Андрей исчез в пустоте за окном. Второй пассажир неподвижно стоял у дверей купе.

Тело жертвы, перевернувшись в воздухе, рухнуло и распласталось на щебне.

Римский экспресс упорно стремился наверстать время — минуты не прошло, а он уже скрылся, только на обочине железнодорожного полотна осталось лежать тело монаха, как сломанная кукла. Куртка отлетела далеко в сторону. Странное дело, левая рука отца Андрея, зажатая во время борьбы оконной рамой, осталась согнутой, а кулак, по-прежнему сжимающий клочок бумаги, словно тянулся к немому черному небу, по которому катились на восток тяжелые тучи.

Чуть позже из ближнего леса появилась косуля и подошла понюхать этот бесформенный предмет, пахнущий человеком. Ей был знаком этот терпкий дух, что исходит от двуногих в минуты опасности. Косуля долго обнюхивала стиснутые пальцы отца Андрея.

Вдруг она вскинула голову, прислушалась и проворно бросилась к лесу, где замерла под пологом деревьев. Автомобиль, спугнувший ее, резко остановился на обочине дороги под насыпью. Из него вышли двое, вскарабкались по откосу и склонились над телом, потом вернулись к машине, о чем-то оживленно переговариваясь.

Когда же косуля увидела стремительно приближающиеся пятна света от мигалки на автомобиле жандармерии, она стрелой умчалась в глубь темного, молчаливого леса.

Евангелия от Марка и Иоанна

Досадливо скривившись, он подвинул повыше съехавшую подушку: сам пожелал придать этой трапезе некоторую торжественность. Только богачи могли завести привычку есть как римляне, полулежа на диване, а бедные евреи едят где придется, сидя прямо на земле. Влиятельный хозяин дома позаботился обо всем как нельзя лучше, но Двенадцать, возлежа в этой зале вокруг столов, поставленных покоем, чувствовали себя немного неловко.

В этот вечер четверга 6 апреля 30 года сын Иосифа, которого вся Палестина знала как Иисуса из Назарета, готовился принять свою последнюю трапезу в окружении двенадцати апостолов.

Оттеснив других учеников, они образовали вокруг него что-то вроде доверенной охраны — группы избранных, куда вошли только они — Двенадцать — число в высшей степени символическое; напоминающее о двенадцати коленах Израиля; Когда они возьмут штурмом храм, главный, единственный, а этот час близок, — народ поймет. Тогда они, Двенадцать, будут править Израилем во имя Господа, давшего Иакову двенадцать сыновей. На сей счет между ними было полное согласие. Вот только одесную от Иисуса, когда он воцарится, будет лишь одно место, и они уже теперь яростно соперничали, торопясь узнать, кто станет первым среди них, Двенадцати.

Уже скоро. После бунта, который они разожгут, пользуясь пасхальной суматохой. Через два дня.

окинув родную Галилею, чтобы отправиться в столицу, они тогда же договорились с человеком, который оказывал им гостеприимство этим вечером, владельцем прекрасного дома в западном квартале Иерусалима. Между собой они так и называли его — Домохозяин. Это был высокообразованный богатый иудей, между тем как знания Двенадцати ограничивались умением обращаться с рыболовной снастью.

Пока слуги разносили кушанья, Домохозяин помалкивал… Однако же Иисус подвергается чудовищной опасности в окружении этой дюжины фанатиков. Совершенно очевидно, что этот дурацкий захват храма закончится провалом. Нужно оградить его от участия в их честолюбивых и безумных планах, даже если ради этого придется временно стать сообщником Петра.

С Иисусом Домохозяин встретился два года назад на берегу Иордана. В прошлом ессей, он тогда стал назореем — эта иудейская секта провозглашала свою приверженность учению Иоанна Крестителя. Иисус и сам был одним из них, только никогда о том не распространялся. Между ними быстро установилось согласие, основанное на понимании и обоюдном уважении. Домохозяин утверждал, что лишь ему дано постигнуть, кем на самом деле является Иисус. Не Богом, как поговаривали в народе после одного потрясшего всех исцеления. Не мессией, каким хотел бы видеть его Петр. И не новым царем Давидом, как об этом мечтали зелоты.

Он был иным. Двенадцать, чьи умы были помрачены бреднями о власти и могуществе, и помыслить не могли, кем был Иисус на самом деле.

Себя Домохозяин считал гораздо выше их и всякому, кто хотел его слушать, говорил, что в глазах Учителя именно он — «возлюбленный ученик», что Иисус за последние месяцы все с большим трудом терпит эту банду невежественных галилеян, у которых аж руки чешутся дорваться до власти.

Двенадцать пребывали в бешенстве, видя, что рядом с ними появился еще один, и он добился Дружбы Назорея, чего никому из них до сих пор не удалось. Враг, провозгласивший себя возлюбленным учеником, проник в самое сердце их группы. Да он сиднем сидел в своей Иудее, когда они неотступно следовали за Учителем в его галилейских странствиях. И он говорит, что понимает Иисуса лучше их…

Самозванец!

Он возлежал по правую руку от Иисуса — на хозяйском месте. Петр глаз с него не спускал: не выдаст ли он страшный секрет, что с недавних пор связывает их? Не намекнет ли Иисусу о предательстве? Может, он уже успел пожалеть, что свел Иуду с Каиафой, чтобы расставить Учителю капкан, который захлопнется в этот вечер?

Иисус вдруг протянул руку, взял с блюда кусок, дал стечь подливе. Сейчас ритуальным жестом, говорящим об исключительной приязни, он предложит его одному из сотрапезников. Все разом примолкли. Петр побледнел, на щеках заходили желваки. «Если кусок предназначен этому самозванцу, — подумал он, — все пропало: тут-то он и проболтается о нашем договоре. Тогда я его убью, а сам сбегу…»

Широким жестом Иисус протянул кусок Иуде, который недвижно, словно окаменев, замер у дальнего конца стола.

— Ну же, мой друг… Возьми!

Иуда молча потянулся, взял кусок и положил в рот. Капля подливы стекла на его коротко подстриженную бородку.

Беседа возобновилась. Иуда медленно жевал, стараясь не встречаться глазами с Учителем. Потом встал и двинулся к выходу. Когда он проходил позади хозяина дома, тот заметил, что Иисус слегка повернул голову. И услышал слова, произнесенные так тихо, что больше никто из сотрапезников их не разобрал: