Наконец на берег вылезло жалкое тощее существо и, стуча зубами, сказало:

— Привет. Я так счастлив с тобой познакомиться.

— Привет, — холодно ответил Снусмумрик.

— Можно погреться у твоего огня? — спросил зверёк и просиял всей своей мокрой физиономией. — Неужели я буду Тем, кому однажды довелось сидеть у костра Снусмумрика? Никогда в жизни этого не забуду.

Зверёк придвинулся ближе, положил лапку на рюкзак Снусмумрика и торжественно прошептал:

— Это здесь ты хранишь свою гармошку, да? Она тут?

— Да, — довольно резко ответил Снусмумрик.

Его мелодия одиночества пропала — настроение было испорчено. Снусмумрик стиснул зубами трубку и уставился на берёзы невидящим взглядом.

— Я не буду тебе мешать! — невинно воскликнул зверёк. — Ну, то есть если ты вдруг хотел немного поиграть. Ты даже не представляешь, как я скучаю по музыке. никогда не слышал музыки. Но я слышал о тебе. Ёж, и кнютт, и мама рассказывали… А кнютт даже видел тебя! Если бы ты только знал… здесь у нас так мало чего происходит… а мы так много мечтаем…

— И как тебя зовут? — спросил Снусмумрик. Он решил, что проще будет что-нибудь сказать, раз вечер всё равно испорчен.

— Я такой маленький, что у меня нет имени, — поспешил ответить зверёк. — Подумать только, ведь меня раньше никто и не спрашивал. И вдруг появляешься ты — а я столько слышал о тебе и так мечтал увидеть! — и спрашиваешь, как меня зовут. Скажи, как ты думаешь, вдруг это возможно… ну, то есть… не затруднит ли тебя придумать мне имя, такое, чтобы оно было только моё, и ничьё больше? Вот прямо сейчас, сегодня, этим вечером?

Снусмумрик что-то буркнул и надвинул шляпу на глаза. Кто-то с длинными острыми крыльями пролетел над ручьём и прокричал печально и протяжно:

— Ю-юуу, ю-юуу, ти-уу…

— Если кем-то восхищаться, никогда не станешь по-настоящему свободным, — внезапно сказал Снусмумрик. — Это я точно знаю.

— Я знаю, что ты всё знаешь, — сказал маленький зверёк и придвинулся ещё ближе. — Я знаю, что ты всё видел. Всё, что ты говоришь, — правда, и я всегда буду стремиться стать таким же свободным, как ты. Ты пойдёшь домой, в Муми-долину, там отдохнёшь, повстречаешь знакомых… Ёж говорит, что, когда Муми-тролль проснулся после зимней спячки, он сразу затосковал по тебе… Правда же здорово, когда есть кто-то, кто скучает по тебе и ждёт, ждёт?

— Я вернусь, когда захочу! — в сердцах воскликнул Снусмумрик. — А может, и не вернусь вовсе. А может, вообще пойду в другую сторону.

— О, тогда Муми-тролль, наверное, огорчится, — сказал зверёк.

Его шёрстка уже немного подсохла — спереди она была нежная и светло-коричневая. Зверёк снова потрогал рюкзак и осторожно спросил:

— А ты не мог бы… Ведь ты так много путешествовал…

— Нет, — сказал Снусмумрик. — Не сейчас.

И с досадой подумал: «Дались им мои путешествия! Неужели не понятно, что слова только всё разрушают? А потом ничегошеньки не остаётся: пытаешься припомнить, как оно было, и вспоминаешь только свой собственный рассказ».

Они долго молчали. Снова крикнула ночная птица.

И тогда зверёк встал и едва слышно пропищал:

— Ну что ж, тогда я пойду домой. До свидания.

— Пока, — сказал Снусмумрик и поёжился. — Слушай. Кстати… Ты про имя спрашивал. Ты мог бы зваться Титиуу. Титиуу — как тебе, а? Весёлое начало и долгое «у» в конце.

Зверёк стоял, глядя в одну точку, и глаза его горели жёлтым в отсветах костра. Он обдумывал своё новое имя, которое принадлежало только ему одному, пробовал его на вкус, прислушивался, заползал внутрь него и наконец, обратив мордочку к небу, нараспев протянул:

— Тити-у-у! — так печально и заворожённо, что у Снусмумрика по спине побежали мурашки.

В вереске мелькнул коричневый хвостик, и всё стихло.

— Тьфу! — Снусмумрик пнул ногой угли. Вытряхнул трубку, потом наконец встал и крикнул: — Эй! Вернись.

Но лес молчал.

— Что ж, — сказал Снусмумрик. — Невозможно всегда быть общительным и любезным. У меня на это просто нет времени. К тому же имя своё зверёк получил.

Снусмумрик снова сел и стал ждать песню, прислушиваясь к ручью и к тишине. Но песня не приходила. Она улетела, понял Снусмумрик, и так далеко, что её уже не поймать. Возможно, никогда. В голове звучал только радостный и смущённый голос зверька, который всё говорил, говорил и говорил…

— Таким лучше дома сидеть, с мамочкой, — сердито сказал Снусмумрик и растянулся на еловых ветках.

Полежав немного, он сел и опять крикнул в сторону леса. Долго прислушивался, потом надвинул шляпу на нос и собрался спать.

На следующее утро Снусмумрик двинулся дальше. Он не выспался, настроение было скверное. Он брёл на север, не глядя ни вправо, ни влево, и под шляпой у него не звучало ничего похожего на мелодию.

Зверёк никак не шёл у него из головы. Снусмумрик помнил каждое его слово и каждое своё слово и мысленно раз за разом повторял вчерашний разговор, пока ему не стало дурно; он не мог больше идти. Измождённый и совершенно сбитый с толку, Снусмумрик сел.

«Что это со мной? — разозлился он. — Никогда я таким не был. Должно быть, я заболел».

Снусмумрик встал и медленно побрёл дальше, снова и снова перебирая в памяти, что сказал зверёк и что он ему ответил.

Наконец он понял, что больше так не может. Когда солнце было уже высоко, Снусмумрик развернулся и зашагал обратно.

И вскоре он почувствовал себя лучше. Он шагал быстрее и быстрее, он спотыкался и бежал. Возле ушей кружили разные коротенькие мелодии, но ему было не до них. К вечеру он дошёл до берёзовой рощи и закричал:

— Тити-у-у! Тити-у-у!

Ночные птицы проснулись и — ти-у-у, ти-у-у! — ответили на его зов, но зверёк не откликался.

Снусмумрик исходил весь лес вдоль и поперёк, он искал, искал и звал, пока не наступили сумерки. Над полянкой взошёл месяц, Снусмумрик стоял и смотрел на него, совершенно растерянный.

«Новый месяц народился, — подумал он. — Надо бы загадать желание».