изъяснялась на трех. И была вознаграждена тем, какое впечатление ее французское произношение, судя по всему, произвело на женщину.

— Откуда вы? — спросила та, на сей раз по-французски, употребив церемонное vous.

— Из Соединенных Штатов. Если точнее, из Принстона в штате Нью-Джерси, это недалеко от Нью-Йорка. И кстати, меня зовут Сильвия. Сильвия Бич.

Молодая женщина захлопала в ладоши и воскликнула:

— О, Les États-Unis![5] Родина Бенджамина Франклина! А ведь он мой любимчик! Я Адриенна Монье.

Сильвия даже рассмеялась от того, как идеально дополняло образ этой прелестной девушки в старомодных одежках восхищение отцом-основателем, которого так высоко ставила и она сама. И конечно же, перед ней мадемуазель, а совсем не мадам.

— Рада знакомству, мадемуазель Монье. У вас замечательный магазин, особенный. И да, я тоже поклонница Бена Франклина, — призналась Сильвия. — А из Готорна вы что-нибудь читали? Или Торо?[6] А «Моби Дика»? Это один из моих любимых романов.

И они разговорились. Сильвия узнала много всего об американских авторах — как переведенных на французский язык, так и не переведенных, и о том, как трудно раздобыть англоязычные книги даже в космополитическом Париже.

— К тому же, — признала Адриенна, на миг скромно опустив пушистые ресницы, — мой английский недостаточно хорош для чтения великой литературы в подлинниках.

— Ну, всё впереди, — заверила Сильвия, ощущая, как растет и плавится ее сердце. Какие-то искорки проскакивали между ними двумя, и она не сомневалась, что дело было не только в интересе к книгам. От этой мысли у нее вспотели ладони.

— Вот ты где, Адриенна, — пропел из-за спины Сильвии восхитительно-мелодичный голос.

Обернувшись, она оказалась лицом к лицу с чарующей болезненно хрупкой красавицей с копной густых, отдающих в рыжину светлых локонов, собранных на макушке; ее наряд был таким же бесхитростным, как у Адриенны, разве что долгополая юбка и аккуратно застегнутая блуза совсем по-другому смотрелись на ее почти бесплотной фигурке. Ее пальцы, длинные и тонкие, казалось, порхали в воздухе сами по себе, как будто не до конца подчиняясь своей хозяйке. А когда они легли на более короткую и широкую руку Адриенны, Сильвия уловила намеренность этого жеста и мгновенно поняла, что двух женщин связывают любовные отношения.

А она-то было решила, что между ними с Адриенной завязался флирт. Во всяком случае, они уже перешли с чопорного vous на более непринужденное tu.

Теплота и обожание, с какими Адриенна улыбалась Сюзанне, стоявшей теперь рядом с ней, больно царапнули сердце Сильвии. Да, этих двух женщин связывало нечто особенное, друг с другом и с лавкой. Нечто, чего так долго искала она сама, не понимая, что ей оно желанно — и нужно, — пока с ним не столкнулась. Могла ли Сильвия сделать так, чтобы оно случилось и с ней? И что оно вообще такое? Сильвия вдруг почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, что все окружающее выбивает ее из колеи: и эта лавка, и эти женщины, и полчища книг на полках, и баритоном звучащий гомон покупателей.

— Сюзанна, — сказала Адриенна, — знакомься с нашим новым другом Сильвией Бич из Соединенных Штатов. Сильвия, это Сюзанна Бонньер, мой деловой партнер.

Сильвия с излишним энтузиазмом выбросила вперед руку, которую Сюзанна пожала, кажется, слегка тому позабавившись.

— Рада знакомству, мадемуазель Бич.

— Лучше просто Сильвия, — отозвалась та и прибавила: — Что за чудесный у вас магазин, здесь так уютно и располагающе, и книги только самые лучшие.

Правда, Сильвию немало удивляло, отчего на вывеске не указано имя Сюзанны. С другой стороны, размышляла она, как ни обворожительны Монье и Бонньер, как ни созвучны они друг другу, поставь они рядом свои имена, это выглядело бы чересчур откровенно и вольно, как Париж и смотрит на подобные вещи. Не далее как позапрошлым вечером Киприан засунула Сильвию в брючный костюм, а сама обрядилась в платье с блестками, и, на время поездки в метро спрятав наряды под долгополыми плащами, они отправились в новый бар на бульваре Эдгара Кине, посещаемый исключительно женщинами, половина из которых носили монокли и гетры. Снаружи заведение выглядело как обычная местная забегаловка, на маленьком козырьке над входом значилось просто «БАР». Но когда они оказались внутри, кричащая откровенность атмосферы сейчас же заставила Сильвию почувствовать себя не в своей тарелке. Она постаралась расслабиться и насладиться тем, что живет в стране, где могут процветать подобные заведения, где можно честно и откровенно признаться себе в собственных влечениях, где женщина в твидовом костюме и кепи смело распевает песни Билла Мюррея[7]; такое право даже защищалось законом, потому что еще Французская революция отменила уголовное наказание за однополые отношения. Но Сильвии претило ощущать себя частицей большинства, одной из многих. Ее внутренний читатель явно предпочитал изысканную недосказанность неброского А. Монье.

— О, спасибо на добром слове, — ответила Сюзанна. — Мне не доводилось бывать в вашей стране, зато я слышала и читала о ней столько всего замечательного. Что ни говори, она всегда вдохновляла Францию своим примером.

— Возможно, в моей стране и правда много всего прекрасного, но я рада, что живу во Франции, — отозвалась Сильвия, вспоминая цензуру, введенную законами Комстока и Законом о шпионаже[8], и утомительную тяжелую борьбу за избирательные права женщин, и возмутительную идею запретить алкоголь, захватывающую штат за штатом со скоростью лесного пожара. Казалось, в Америке теперь приживаются инициативы, еще недавно казавшиеся слишком нелепыми, чтобы воспринимать их всерьез, тогда как все здравое и разумное, что способствовало бы прогрессу страны в новом веке, наоборот, чахнет и сходит на нет.

— Мы тоже рады, что вы здесь, — просияла Адриенна.

— Вы просто обязаны прийти к нам сегодня на чтения! — воскликнула Сюзанна. — Будут наши дорогие друзья Валери Ларбо и Леон-Поль Фарг. И Жюль Ромен тоже. Вы же знаете этих писателей, верно?

— Конечно, приду! Сочту за честь. — От захватывающей перспективы у Сильвии похолодело в животе. Неужели Жюль Ромен? Vraiment?[9] Нашлась бы она, что ему сказать?

— Подходите к восьми. Мы больше не обращаем внимания на воздушные налеты.

Что ж. Позже, в Пале, Сильвия от переполнявших ее впечатлений никак не могла усидеть за маленьким письменным столом и сосредоточиться на испанском эссе. Ее постоянно дразнил легкий запах пыли и лаванды, напоминающий ей об А. Монье — и о самой лавке, и о ее владелице, — но всякий раз, зарываясь носом в рукав, чтобы отыскать источник аромата, Сильвия только убеждалась, что он ей почудился.

Она не могла отделаться от мысли, будто ее нынешняя рассеянность лишний раз подтверждала, что ей не суждено быть писателем, несмотря на огромное количество прочитанных ею книг и твердую уверенность окружающих — от родителей и сестер до старинной подруги Карлотты Уэллс, —