Стараясь не морщиться, поворачиваюсь и вижу Мэтта Паулсона, самого милого парня на планете, так что меня сразу охватывает чувство вины за то, что секунду назад я его ненавидел.

– Ой, извини, – говорит он, заметив, какого плеча касается его рука, и тут же ее отдергивает. – Ты слышал, осенью я еду в Бостонский колледж, буду играть в американский футбол.

– Ах да, – отвечаю я, отчаянно стараясь подавить привычную волну зависти, вскипающей в душе. Это не вина Мэтта, напоминаю я себе. – Поздравляю, старик.

– Слушай, если бы ты не руководил командой так, как руководил с самого начала сезона, меня бы даже не заметили. Ты был просто чумовым квотербеком. Если бы ты не научил меня всему, что знаешь, я бы не получил стипендию, – продолжает он и тем самым обильно, хоть и невольно, посыпает солью мою еще не зажившую рану. – Мне жаль, что так вышло…

– Всё нормально, – перебиваю я его и протягиваю ему руку, чтобы не выглядеть засранцем. – Удачи тебе в следующем году.

Выпустив ладонь Мэтта, я поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и продолжаю поиски, ноги несут меня подальше от Мэтта. Сейчас есть лишь один человек, которого мне хочется видеть.

Возле бара я останавливаюсь и верчу головой, высматривая Ким, окидываю взглядом толпу, но безуспешно.

– Hors-d’oeuvre? [1] – раздается голос рядом со мной.

Оборачиваюсь и вижу официанта, протягивающего мне поднос с закусками – на кипенно-белой тарелке разложены какие-то комковатые бугорки. Человек озаряет меня дежурной улыбкой, которая буквально кричит: «Когда же, наконец, пройдет два часа, и я смогу уйти отсюда?!»

На его рубашке я замечаю логотип «Совиной бухты», единственного ресторана, расположенного относительно недалеко отсюда и знаменитого своей «классной современной кухней».

По всей видимости, даже Гордон Рамзи там обедал и не нашел ничего, к чему можно придраться.

– Почему бы и нет, – отвечаю я, одаряя официанта широкой улыбкой. Беру одну комковатую штуковину и забрасываю в рот, а официант уже идет дальше, дабы предлагать закуски другим гостям.

Мгновенное разочарование.

Это креветка? Или резина? Почему, черт возьми, оно такое нежующееся, и почему на вкус похоже на старую ветчину?

Очевидно, Гордон не распробовал это комковатое мясо, чем бы оно ни было.

Быстро поглядев по сторонам, я выплевываю отвратительное нечто в черную салфетку, которой снабдил меня официант, как вдруг меня ослепляет какая-то вспышка, и от неожиданности я подскакиваю на месте.

Автоматически заслоняю глаза рукой, в которой сжимаю фальшивую креветку, и постепенно черные точки, пляшущие у меня перед глазами, рассеиваются, вместо них появляются добрые карие глаза и высокие скулы, такие же, как у меня. Мама одета в свое любимое белое платье в цветочек, ее широкая улыбка видна даже из-за мобильного телефона.

– Мама, не надо… – начинаю было я, но она уже жмет на кнопку, и меня вновь ослепляет вспышка.

– Знаешь, если уж ты собралась делать фотки, за которые мне потом будет стыдно, то хотя бы выключи вспышку. Необязательно меня ослеплять.

– О, девочки в «Инстаграме» придут в восторг от этого снимка. – Мама зловеще хихикает и, кровожадно щурясь, тычет пальцем в экран.

– Мама. Не смей это постить, – предупреждаю я, быстро протягивая руку к ее телефону.

Одной рукой обнимаю маму за плечи, а другой пытаюсь отнять у нее телефон. Тут мой взгляд падает на экран, и я вижу сделанный мамой снимок: моя физиономия перекошена от ужаса, глаза полуприкрыты, резиновая креветка цепляется за мой язык, отправляясь в черную салфетку.

Черта с два я позволю «девочкам в „Инстаграме“» это увидеть – или кому бы то ни было еще, если уж на то пошло.

Ким ни за что не забудет мне такого позора.

Мама выпускает телефон, обнимает меня, я завладеваю мобильным и поскорее удаляю изображение.

– Забудьте об этом, леди.

– Ладно. – Мама корчит обиженную рожицу, уголки ее накрашенных розовой помадой губ опускаются. – Давай, разбивай сердце своей старой матери. Оказывается, мне уже вообще ничего нельзя.

Я смеюсь, целую ее в щеку и на этот раз обнимаю по-настоящему, осторожно выгибаясь, чтобы мама не почувствовала фляжку, спрятанную у меня за поясом.

– Зато у тебя есть я, верно?

Мама картинно вздыхает.

– Полагаю. – Ее щека прижимается к моему пиджаку, и голос звучит приглушенно. – Так, – говорит она, отстраняясь, и улыбается от уха до уха. – А почему ты один? Ты еще не подарил Ким браслет?

Мое сердце учащенно колотится, как после футбольного матча.

– Жду подходящего момента, – отвечаю я и быстро оглядываю зал. – Ты ее не видела?

– Несколько минут назад они с Сэмом стояли возле террасы. – Мама кивает в сторону огромных, от пола до потолка окон, за которыми раскинулась гигантская каменная терраса, выходящая на внутренний двор гостиницы.

Мама протягивает руки и осторожно поправляет узел моего галстука, ее губы трогает легкая улыбка. Это виндзорский узел, в конце концов, я не такой щеголь, чтобы знать еще какие-то способы завязывать галстук, кроме классического. Когда я закончил седьмой класс, мама потратила всё утро в день выпускного, изучая технику завязывания этого узла, с тем чтобы затем обучить меня этому искусству. Вечером того дня я впервые танцевал с Ким.

Мама всегда и во всём меня поддерживает.

– Ты правда думаешь, что ей понравится? – спрашиваю я. Заказывая браслет, я был в этом абсолютно уверен, но теперь…

– Несомненно. – Она нежно хлопает меня по щеке.

Приободрившись, я возвращаю ей телефон. Фатальная ошибка.

Мама хватает мобильный и быстро делает две фотографии; вспышку она так и не отключила, и у меня перед глазами опять мельтешат черные точки. Я пытаюсь сделать грозное лицо, но мама лишь невинно улыбается, морщинки вокруг ее глаз обозначаются немного сильнее, и мои насупленные брови сами собой приподнимаются, а уголки губ ползут вверх. Сегодня вечером ничто не выведет меня из равновесия, даже непрекращающиеся попытки моей матери документировать мою жизнь.

Так что я перестаю хмуриться, принимаю красивую позу для последнего фото, чтобы порадовать маму, а потом отправляюсь искать Ким. Салфетку с завернутой в нее недокреветкой я выкидываю в мусорное ведро и выхожу на террасу. Небо по ту сторону стекла темное и зловещее.

Обычно найти Кимберли не составляет труда.

В ней всегда был особый огонь, магнетизм, притягивающий людей. В школе мне обычно приходилось пробиваться через целую толпу, чтобы подойти к Ким, так что я ищу глазами самое большое скопление народа и золотистые волосы, неизменно вбирающие в себя весь свет в помещении.