Пашка никому ничего не объяснял. Все перемалывал, пережигал внутри, не показывая своих эмоций. Почти…

Сегодня, вдруг, нестерпимо захотелось на воздух. Он глянул на ходики, цокающие маятником, на котором качался улыбающийся клоун, – час ночи. За окном падал снег. Было светло от фонарей и обилия белого.

Он оделся, тихо выскользнул за дверь, чтобы не разбудить мать с отчимом.

На Университетском – ни души. Люди отгуляли Новый год, но впереди еще несколько дней беззаботности.

Ноги сами собой завернули в сад на Мичуринском, повели по заснеженной тропинке к заветной яблоне. Ни холмика, ничего. Белая снежная простыня, утыканная старыми фруктовыми деревьями и черными палками пожухлых кустов.

Пашка долго стоял, разговаривал с невидимой Маюшей. Рассказывал о той пустоте, которая сразила его. О том, как ему ее не хватает. Поведал обо всем, чем жил последнее время. Его жизнь свернулась калачиком, как кошка, которая от одиночества греет саму себя…

Он выбрался на асфальт. Потопав, отряхнул обувь, смахнул перчатками с брюк налипший снег. После темного плена университетского сада душа просила простора. Он пошел к смотровой площадке.

За парапетом впереди сияла огнями Москва. Лужники отзывались неоном, который серебристым мерцанием отражался в Москве-реке. Стояла глухая тишина, как если бы прикрыть уши теплыми варежками.

Пашка, чтобы не оглохнуть от этой самой тишины, вставил наушники, затолкал их поглубже. Включил Мигеля Луиса. Латиноамериканская грусть певца вошла в него всей своей проникновенностью.

Пашка невольно стал подтанцовывать, вникая в ритм любимой румбы. Он двигался по смотровой площадке все мощнее и яростней. В гибких движениях корпуса не щадил ни спины, ни бедер. Неожиданно для самого себя, вдруг, на взрыве, вплел в танец боковое арабское сальто. Он подпевал, не слыша своего голоса, который набирал силы, как и движения. Когда эмоции захлестнули до предела, он сорвался в крик. Сев на колени, он кричал в небо, словно пытался выплюнуть из себя всю накопившуюся боль и отчаяние. Он сообщал небу, что не понимает, как жить дальше. Ждал ответа. Хотя бы намека…

Рядом засигналила машина. Из нее вышли двое патрульных. Направились к Пашке. Тот встал, отряхнул колени. Вытащил из ушей пластиковые капли. Они повисли на плечах.

– Что здесь делаешь? Ты кто?

– Чемпион Москвы по спортивным танцам. – Он вспомнил дела давно минувших дней. Рассказывать о цирке ему совсем не хотелось. Танцевать так до упаду, а врать так с три короба! – решил он.

– Это что за танцы такие? Рок-н-ролл?

– Нет, скорее бальные.

– A-а… А чего здесь?

– Живу рядом. Тренируюсь, партнерша в больнице. Скоро чемпионат Европы в Германии.

Пашка врал вдохновенно, чтобы поскорее отвязаться от полиции. Хотя сейчас он был даже где-то рад этой неожиданной встрече. Начало отпускать.

– Хм, видели, как ты тут скаканул! – Тот, который постарше, недоверчиво покрутил шеей. – Я чё-то у танцоров такого не видел.

– Так танцы спортивные. Вот, хочу мир удивить.

– Слушай, я смотрю, ты парень вроде как нормальный. В этих ваших бальных танцах все мужики так смешно задницами вертят! Скажи, это правда, что у вас там почти все пи…сы?

Пашка обиделся за весь нормальный танцующий люд.

– Так и о вас то же самое говорят! – В сердцах вырвалось у него – не успел придержать язык. Он всегда был скор на слово.

Тот, который спрашивал, потемнел лицом и потянулся к дубинке, висевшей на поясе. Его напарник тоже напрягся. Пашка сообразил, что хватил лишку. Надо было срочно исправлять положение. Не хватало конфликта с полицией.

– Говорить могут что угодно. Лично я таких не встречал. Да и о вас говорят ерунду. Когда кого-то прижмет, к вам бегут. К пи…сам бежать не станут, те не помогут.

Повисла небольшая пауза. Глаза в глаза, с принятием решений. Старший патрульный в раздумье постучал дубинкой о кисть руки.

– Что верно, то верно, не помогут. – Он расслабился, сменил гнев на милость. Увидел Пашкины влажные щеки.

– Чё глаза на мокром месте?

– Да так, как-то… Непонятно все в жизни. Тут еще эта музыка.

– Чё слушаешь? – Он протянул руку.

– Мигеля Луиса. – Пашка вложил в нее наушники.

Тот вслушался, начал громко подпевать, перекрикивая песню в ушах. Со слухом была явно беда. Напарник толкнул его в бок.

– На итальянском? – Старший вернул Пашке наушники.

– Скорее на испанском. Мигель мексиканец.

– Хороший певец. Поет, словно плачет. Ты вот что, парень. Душу себе не рви. Это ты просто в другую жизнь входишь. Мужиком становишься. Через какое-то время отпустит. Я тоже в твоем возрасте, бывало, слезу пускал. Потом прошло. И у тебя пройдет, увидишь. Ты вот тут интересовался на всю вселенную, как жить тебе дальше? Скажу тебе: живи просто. Просто живи! По-человечески. Это тоже интересно. Ну, давай, чемпион, тренируйся, танцуй дальше. Только не ори так больше.

– Так никого же нет.

– Небо не пугай! И нас заодно. Ладно, удачи. Выигрывай свой чемпионат. Нашей Россиюшке, ох, как нужны победители. Особенно сейчас.

…Пашка смотрел вслед удаляющемуся в ночь автомобилю и проникался к этому миру новым доверием и пониманием.

– Везде люди! Везде – человеки…

Глава третья

Эту квартиру в Москве они купили, когда Пашке-Пуху едва исполнилось шесть лет. На Мосфильмовской. Близ университета и Воробьевых гор. В старом пятиэтажном доме красного кирпича, на четвертом этаже, с которого можно было видеть, сквозь обнимающиеся клен и липу, уходящее в ночь солнце. Отдали все, что было накоплено, ни о чем не жалея.

Квартирка маленькая. Как шутил Грошев: «Для ансамбля лилипутов из трех человек…» Но в этой уютной двушке царило главное – тишина, покой. И любовь.

По этажам, наперегонки с черной кошкой, бегал улыбающийся шустрый пацан, когда они ненадолго возвращались домой между гастролями или в отпуск. Приветливая спокойная Светлана вскоре развесила в подъезде картины, на подоконниках появились горшки с цветами. Грошев в самый короткий срок очаровал соседей тем, что каждому в чем-то помог: то вечно текущие краны успокоил, то розетки подкрутил, то отремонтировал утюги с кофемолками, то давно неработающую технику оживил. Людей словно встряхнули и разбудили. Соседи радовались каждому приезду этой цирковой семьи, гордились, что в их доме живут такие люди. В отсутствие следили за квартирой. Подъезд преобразился. На этой почве помирились даже те, кто годами друг с другом не разговаривал…

Весной, когда бывали в Москве, Пашка любил поутру здороваться из-за решетки балкона с прохладной ладошкой клена. Спустя месяц клен, обремененный тяжелой листвой, опускал ветви на балкон к соседям снизу.

Осенью, прищурив глаза, Пашка сквозь ресницы рассекал