на мириады золотых звезд солнечные лучи, которые купались в медной позолоте листьев. В его душе жило ощущение близости с чем-то невероятно родным и знакомым, расстворенным в этом невидимом, но таком ощутимом мире. Его сердце-вещун трепетало. Он рос…

Пашка себя не помнил вне цирка. Его звуки, запахи впитались в него, как лошадиный дух в одежду служащих по уходу за сивками-бурками из их конного номера.

Родители Пашку загружали по полной. Как шутил дядя Веня: «Чтоб в носу некогда было поковыряться». До носа у Пашки дело не доходило. Вставал он вместе с родителями, которые уже с восьми утра гоняли в цирке лошадей, готовясь к вечернему представлению. В гастрольных городах, по приезде, Пашку тут же отдавали в какие-нибудь секции: плавания, фигурного катания, пантомимы, школу танцев, курсы английского языка, на котором он довольно бойко изъяснялся сызмальства. И куда его еще только не отдавали, где он быстро и заметно прибавлял в мускулах и извилинах. О последних Грошев любил повторять: «Извилины – вещь такая: наличие их не видно, но отсутствие – заметно…» Полгода Пашка даже учился игре на классической гитаре. День его был расписан, как по нотам. Сюда еще нужно приплюсовать жонглирование, которое забирало несколько часов в день, акробатику, растяжку на шпагаты и прочую цирковую необходимость. Ближе к вечеру два-три часа корпел над учебниками. После насыщенного дня засыпал мгновенно, стоило прикоснуться щекой к подушке.

Учился Пашка Жарких в экстернате. В Москве была такая специализированная школа для детей спортсменов, артистов и других, семьи которых постоянно были в разъездах. Пашка учился прилежно, с удовольствием. Экзамены сдавал на «отлично», чем радовал родителей и учителей. Знания были не поверхностными «лишь бы – лишь бы», а настоящими.

Когда Пашке исполнилось одиннадцать, они осели в Москве. Разъездов почти не было, а вот арена Московского цирка стала родной. Появилась возможность серьезно заняться бальными танцами, чтобы «растанцевать» молодого жонглера, дабы он смотрелся в манежном круге изящно и привлекательно.

Во Дворце пионеров недалеко от цирка нашлась школа бальных танцев. И началась для Пашки новая интересная жизнь. Он участвовал во всех соревнованиях, переходил со ступени на ступень, стал заметным. Ему не было и тринадцати, когда у него появилась постоянная партнерша. Они простояли в паре более двух лет. Вот тогда Пашка по-настоящему влюбился. В нее невозможно было не влюбиться. Она была «молодая да ранняя», не по возрасту сформированная. Как взрослая женщина. С огненным лукавым взглядом, полуулыбкой опытной сердцеедки, с взрывным темпераментом. В латине им не было равных. Самба, румба, ча-ча-ча, джайв, пасодобль – это был их конек. Немного они проигрывали в стандарте. У партнерши в вальсах прорывался характер, она смазывала движения, нетерпеливо ожидая, когда закончится эта «нудота». Тем не менее они в своем классе стали чемпионами Москвы. Выглядели гармонично, ярко, даже несколько вызывающе эффектно. О них стали поговаривать и пророчить блестящую спортивную карьеру. Пашка уже всерьез подумывал закончить с цирком и сосредоточиться на танцах. Победы сыпались, как из рога изобилия. Его партнерша вызывала зависть. О такой можно было только мечтать. Начались интриги. Мутные истории появлялись одна за другой. «Мешали жить» не только юные коллеги, но и их родители. Со временем стала ясна цель – разбить чемпионскую пару, переманить партнершу к другому.

Особенно старались родители одного паренька, которого все звали Олень. Было в нем что-то такое… «Оленеводы» заманивали партнершу в гости, там ей шептали в уши всякие непотребства про ее «половину», рисовали сладкие картины будущего с их олененком. Родители имели вес и деньги, что в современном мире профессиональных танцев было не последним делом. Партнерша быстро сдалась, развалила пару, устроив публичный скандал после какого-то глупого поражения в незначительных рейтинговых соревнованиях.

Наговорила Пашке кучу гадостей, обозвала бездарем и хлопнула дверью. Через неделю она уже скакала по паркету с Оленем…

Переживал Пашка страшно! Три недели не выходил из дому, валялся в постели, почти не ел, зализывал, как собака, свой первый взрослый ожог от предательства, несправедливости и очевидной подлости. Видя такое дело, умудренный своим личным непростым опытом Грошев вынес вердикт: «Боль лучше пережигать одному!..», и родители стали ночевать в цирке.

Во дворец Пашка больше не пошел. До перехода в класс «А» оставалось несколько очков. Чин, как говорится, следовал ему, он службу вдруг оставил…

По инерции все последующие годы упорно продолжал заниматься сам. Но цирк, жонглирование так и остались единственной Пашкиной любовью. Правда, он часто с затаенной грустью говорил, что следующую жизнь посвятит исключительно танцам…

До него доходили слухи, что первое время его партнерша с Оленем еще занимали какие-то там неплохие места на соревнованиях, потом все сошло на нет. Пашка танцами жил, чувствовал свою партнершу каждой клеточкой, горел! В глазах Оленя было пусто. Как в тундре. Он быстро набрал вес, отяжелел. Начались скандалы. У Оленя появились рога, у нее новый партнер.

Пашка несколько раз в телефонной трубке слышал ее зазывный лисий голосок с предложением начать все сначала. Ответил он фразой Маяковского своему визави Шкловскому: «Человек не пуговица – оторвешь, не пришьешь…» Больше звонков не было. В дальнейшем, поговаривали, удачно выскочила замуж за иностранца и уехала куда-то в Европу. «Такая не пропадет! От таких пропадают!..» – Грошев, как всегда, был лаконичен…

Позже «красный диплом» по специальности «перевод и переводоведение» факультета лингвистики Московского Государственного открытого университета. Когда Пашка первый раз приехал на гастроли в Америку, никто не мог поверить, что он русский. Он мгновенно улавливал диалекты, особенности сленга, говорил практически без акцента.

Дядя Веня мог гордиться – с извилинами у Пашки был полный порядок…

Глава четвертая

– …Дядь Вень! Почему я не Вениаминович?

– Потому что у тебя есть… извини, был настоящий твой отец. Ты – Пал Палыч. Павел Павлович. Не обсуждается!.. – Грошев сделал серьезное лицо. Пашка понял – попал в какую-то болевую точку, обстоятельства давно минувших дней, которых он не знал и куда ему вход был запрещен, как в кинотеатр на фильм, где «детям до шестнадцати…»

– Но я же никогда его не видел! Ты мне все равно отец! Ты меня вырастил!

– Гм… – Грошев потупил взор. Теплая волна благодарности и нежности прошлась по его душе. – Ты мне больше, чем сын! – хрипловато произнес он. – Ты сын моего друга. Единственного и настоящего. И женщины, которую я люблю. Значит, ответственности в несколько раз больше за вас.

– Все хотел спросить, дядь Вень, почему мама меня зовет «Пух»?

– Как тебе объяснить… Это, думаю, от имени. Пашка, Паша,