* * *

Помню легкий озноб, охвативший меня теплым октябрьским вечером в просмотровом зале киностудии «Двадцатый век Фокс» за три недели до выхода фильма на экраны. Я сидел между Трентом Берроузом и Джулианом, который еще не полностью соскочил с иглы и грыз ногти, ерзая от нетерпенья в черном бархатном кресле. (Блэр вошла вместе с Аланой и Ким вслед за Рипом Милларом. Я с ней не поздоровался.) Фильм сильно отличался от книги — настолько, что словно и не по ней был снят. При всех минусах книги (боль, которую она мне доставила, предательство) в ней была правда жизни, и на просмотре я ощутил это особенно остро. Все описанные в книге события действительно со мной произошли. От книги было не отмахнуться. Без выкрутас, все честно, а фильм — просто красивое вранье. (Что, впрочем, не помогло: эффектный и лихо закрученный, но одновременно давящий и непомерно дорогой, фильм с треском провалился после выхода в прокат в ноябре.) В фильме мою роль исполнял актер, больше похожий на меня в жизни, чем на героя, которого автор вывел под моим именем в книге: я не был блондином с ровным калифорнийским загаром, и актер им не был. Вдобавок экранный я неожиданно сделался воплощением нравственности: сыпал набором клише, больше подходящих для рекламной брошюры общества «Анонимных алкоголиков», осуждал повальное увлечение наркотиками и пытался спасти Джулиана. («Я продам свою тачку, — предлагал я актеру, исполнявшему роль дилера Джулиана, — Ни перед чем не остановлюсь».) Экранная Блэр выглядела чуть более правдоподобно: актриса, которая ее играла, вполне могла вписаться в нашу компанию — такая же нервная, легкодоступная, тонкокожая. Джулиан (в исполнении талантливого актера с лицом грустного клоуна) превратился в сентиментальную версию самого себя: у него с Блэр роман, но он решает прервать отношения, чтобы не перебегать дорогу мне, своему лучшему другу. «Не обижай ее, — говорит Джулиан Клэю. — Она девчонка что надо». Вся сцена своей вопиющей лживостью должна была вызвать у автора приступ сильнейшей изжоги. Я же на этих словах экранного Джулиана не удержался от злорадной усмешки и отыскал взглядом Блэр во тьме кинозала.

* * *

По мере того как на гигантском экране разворачивались события, в притихшем зале стало нарастать недовольство. Зрители (прототипы героев книги) быстро смекнули, что произошло. Ведь студию возглавляли родители, а они не могли допустить, чтобы их детки предстали на экране в таком же неприглядном виде, как в книге, и в итоге все, что делало книгу живой, было из фильма выхолощено. Фильм добивался сочувствия к героям, а книге было на них плевать. Да и отношение к наркотикам и сексу в 1987-м резко изменилось по сравнению с 1985-м (чему во многом способствовала смена владельца студии), поэтому исходный материал (на удивление консервативный по сути, несмотря на свою кажущуюся аморальность) нуждался в переработке. Получился эдакий современный нуар восьмидесятых (кинематография, кстати, отменная), но чем дальше, тем я все чаще зевал, отмечая для себя лишь некоторые детали: то, например, как забавно изменилась трактовка образов моих родителей или как накануне Рождества Блэр застает своего разведенного отца в объятьях любовницы, а не парня по имени Джаред (отец Блэр умер от СПИДа в 1992-м, так и не оформив развод с ее матерью). И хотя с того просмотра в октябре прошло больше двадцати лет, ярче всего запомнилось, как Джулиан стиснул мне руку, затекшую на подлокотнике между наших кресел. Он стиснул ее, потому что в книге Джулиан Уэллс оставался жив, а по новому сценарию ему надлежало погибнуть. Расплатиться за все грехи. Этого требовала внутренняя логика фильма. (Позднее, став сценаристом, я убедился, что в кинематографии иной логики не бывает.) Когда это случилось (за десять минут до финала), Джулиан посмотрел на меня во тьме, потрясенный. «Я труп, — прошептал он. — Меня умертвили». Я выдержал паузу, потом сказал: «Но ты по-прежнему с нами». Джулиан снова перевел взгляд на экран, и вскоре картина закончилась, на фоне пальм побежали титры, мы с Блэр (полный бред!) мчались на машине в мой колледж, а Рой Орбисон надрывно стенал о скоротечности жизни[8].

* * *

Реальный Джулиан Уэллс не умер от передозировки в вишневом кабриолете, съехав на обочину шоссе посреди национального парка «Джошуа три»[9]под фонограмму орущего из динамиков хора. Реальный Джулиан Уэллс был убит через двадцать с лишним лет: труп подбросили на задворки пустующего жилого дома в Лос-Фелисе[10], но истязали его в другом месте. Голова была проломлена (удар нанесли по лицу, причем с такой силой, что оно ввалилось внутрь), а тело превращено в месиво (лос-анджелесское отделение судебно-медицинской экспертизы насчитало сто пятьдесят три проникающих ранения (многие из них внахлест) от трех разных колющих предметов). Тело обнаружила группа ребят — студентов Калифорнийского института искусств, круживших в районе Хилхёрст-авеню на спортивном «БМВ» в поисках парковки. Увидев распластанное рядом с мусорным баком тело, они сначала приняли его за — дальше цитирую статью из «Лос-Анджелес таймс», сообщавшую об убийстве Джулиана Уэллса на первой странице раздела «Калифорния», — «флаг». Споткнувшись об это слово, начинаю перечитывать статью заново. Студенты, нашедшие Джулиана, приняли его за «флаг», потому что Джулиан был в белом костюме из коллекции Тома Форда (костюм этот он носил часто, но похитили его не в нем), а кровь, проступившая местами на пиджаке и брюках, могла создать впечатление красных полос на белом полотнище. (Джулиана раздели, перед тем как убить, а затем нарядили заново.) Но если студенты приняли тело за американский флаг, там должно было быть что-то синее. Не могло не быть синего, раз тело напоминало флаг. Наконец я сообразил: голова. Студенты решили, что это флаг, потому что от обильной потери крови проломленный череп Джулиана был не просто синим — он почернел.

Впрочем, об этом я мог бы догадаться быстрее, ибо своими руками доставил Джулиана на задворки пустующего жилого дома в Лос-Фелисе и видел все, что с ним после этого сделали, в другом, куда более страшном фильме.

* * *

Синий джип пристраивается за нами на 405-м шоссе где-то между международным аэропортом Лос-Анджелеса и выездом на бульвар Уилшир. Замечаю лишь потому, что все чаще вижу глаза водителя в зеркальце заднего вида над ветровым стеклом, в которое пьяно пялюсь со своего заднего сиденья на ряды красных габаритных огней, устремленных к холмам; из динамиков негромко льется зловещий хип-хоп; на коленях мерцает телефон, извещая об очередном CMC от актрисы, чье присутствие изрядно скрасило время, проведенное в зале ожидания для пассажиров первого класса компании «Американ эрлайнс» в нью-йоркском аэропорту Кеннеди (я к ней клеился, она гадала мне по руке, и мы оба хихикали); еще несколько сообщений от Лори из Нью-Йорка — прочесть не могу, все плывет. Джип следует за нашим седаном по бульвару Сансет мимо особняков в гирляндах рождественской иллюминации (я нервно жую мятные драже из жестяной коробки «Алтоидс» в тщетной попытке избавиться от запаха джина изо рта), сворачивает за нами направо и берет курс на комплекс «Дохини-Плаза»[11], точно хочет удостовериться, что мы знаем дорогу. И только когда седан заруливает на территорию комплекса и парковщик с охранником отвлекаются от своих сигарет, вглядываясь в подъехавших из-под высокой пальмы, джип притормаживает на мгновенье, а затем газует и устремляется по проезду дальше в направлении бульвара Санта-Моника. Это стирает последние сомнения: меня вели. Пошатываясь, выхожу из машины и успеваю увидеть, как джип, скрипя тормозами, сворачивает на улицу Элевадо. Тепло, но почему-то знобит, хотя на мне старые треники и найковская майка (все висит, настолько похудел осенью); рукав по-прежнему влажный (опрокинул бокал в самолете). Полночь, декабрь, возвращаюсь после четырехмесячного отсутствия.