– В морге?!

Сергеич болезненно поморщился, посмотрел по сторонам и подтолкнул меня к мокрому кустарнику.

– Ты чего орешь? – зашипел он, поднеся свой костлявый кулак, похожий на ржавую шестеренку, к моему лицу. – Прикрой рот! Дюдики хреновы… С вами связываться – себе в убыток…

Мокрая ветка шлепнула меня по лицу. Я провел ладонью по губам.

– Ну, Сергеич, – пробормотал я, – с такой новостью ты бы лучше в море утопился…

– Я хорошо плаваю, – ответил он. – А в машине всегда пристегиваю ремень безопасности. И, в отличие от вас, придурков, своевременно прохожу технические осмотры… Связался же я с вами! Какого черта вы нарушаете правила эксплуатации автомобилей? Какого черта, я тебя спрашиваю!

Наверное, Сергеич брызгал слюной, но из-за дождя это не чувствовалось. Я не мог поверить в то, что Лешки уже нет в живых. Еще позавчера утром я видел его в офисе. Он готовил кофе на электроплитке и нечаянно перевернул турку. Головокружительный запах не выветрился до сих пор.

– Разве он собирался вернуться из Кажмы сегодня? Ты ничего не напутал? Ты уверен, что он в морге?

– Купи лейкопластырь и заклей им себе рот! – злобно посоветовал Сергеич и снова оглянулся. – Я только что вернулся с опознания. Не дай Бог ты кому-нибудь скажешь, что это я отправил Лешку в Кажму! Меня в это дело не впутывай. О "субботниках" ни одна собака знать не должна, понял? Запомни: он поехал туда по своим личным делам. Никакого письма из Кажмы я тебе не передавал. Кстати, где оно?

Чернота залила мою душу. Я смотрел на бушующее море с пятнами грязной пены. Тяжелые волны методично накатывали на пустынный пляж… Лешка хотел стать "моржом" и пытался купаться в море круглый год. Однажды в январский шторм он на спор поплыл к буйку. Я с трудом вытащил его из-под воды. Потом он месяц лежал в больнице…

Я судорожно сглотнул, стараясь справиться с приступом удушливой жалости к своему неудачливому компаньону.

– Ты меня слушаешь? – спросил Сергеич и, стукнув меня кулаком в грудь, пытливо заглянул мне в глаза. На кончике его носа висела мутная капля. Я тупо смотрел на нее и ждал, когда она упадет.

– Слушаю, Сергеич, слушаю.

– Давай дуй в свой дурацкий офис и найди это письмо. Если на нем стоит регистрационный штамп отделения милиции, то немедленно принесешь его мне. Лично в руки! Если штампа нет – сожги. Задача ясна?

Сергеич думал только о себе. Своей нарочитой грубостью он пытался прикрыть трусость. У меня из головы не выходил Лешка, а Сергеич был озабочен своей репутацией.

Я мчался в больницу по встречной полосе, включив дальний свет и пронзительно сигналя, чего никогда бы не сделал благоразумный опер Сергеич. Летящие на меня машины, издали завидев мой "жигуль", похожий на болид, съезжали на обочину. Многие водители, наверное, в эти мгновения остро жалели, что не пошли пешком. Люди, стоящие на тротуаре, шарахались в стороны, когда из-под колес моей машины вылетали струи воды. Но я не обращал на все это внимания. Чувство вины с каждой минутой все больше наполняло меня, и я мысленно спрашивал себя: что я мог сделать, чтобы этой беды не произошло?

То, что с случилось с Лешкой, не укладывалось в моей меня голове. Я всегда считал его самым бестолковым и посредственным сотрудником, который хорошо умел разве что сваливать на меня свои проблемы. Но сейчас, когда его не стало, мне показалось, что произошла катастрофа, и теперь не только развалится мое детективное агентство, но и вообще вся моя жизнь пойдет наперекосяк…

Мокрый Перевал… Будь проклято это место! И когда дорожники проведут там нормальную разметку и поставят нормальные знаки? Я словно наяву видел перед собой перевал, который мы с Лешкой проезжали десятки раз. Летом там от зноя плавился асфальт, и хор цикад заглушал натужный рев двигателя. А зимой дорога покрывалась наледью, и тяжелые снежные тучи застревали в колючем голом лесу, закрывая своим мягким сырым брюхом панораму побережья. Туманы там стояли неделями.

Я представил, как его машина ударяется об ограждение, и Лешка вылетает через лобовое стекло. Что могло случиться с машиной? И почему Лешка не пристегнулся ремнем безопасности? Вот это, как раз, самое странное. Он мог сесть за руль с похмелья, мог не вписаться в параметры гаража, мог угодить в кювет. Но ремнем безопасности он пристегивался всегда и немедленно, как только садился за руль.

Какая-то птица, явно не испытывающая проблем с питанием, нагадила на ветровое стекло. Я давил на ручку, подающую омыватель, и представил свою душу в виде такого вот ветрового стекла, по которому елозят щетки… Нет, душу, как стекло, не очистишь. Зачем я еду в морг? Какой смысл смотреть на человека, которого я еще позавчера видел живым? Это пытка – стоять перед изуродованным телом, накрытым простыней, и давиться слезами жалости. Надо звонить Сергеичу и выяснять, где находится Лешкин автомобиль, и кто проводит экспертизу…

Я невольно надавил на педаль тормоза… Стоп! Остынь, горячая голова! Что это мне даст? Зачем лезть со своими дурацкими вопросами к экспертам? Только мешать им! Моя суета Лешке уже не поможет. И Сергеич ничего мне не скажет, пока я не отыщу письмо из Кажмы. Он сейчас ни о чем другом думать не может, только об этом письме. Сдрейфил Сергеич, здорово сдрейфил! И все потому, что косвенно виноват в случившемся. Лешка поехал в Кажму не по своей, и не по моей воле. Он отрабатывал "субботник". Местное отделение милиции в лице Сергеича позволяло существовать нашей частной детективной конторе только при том условии, что мы раз в неделю будем бескорыстно разбираться с кляузами, жалобами и прочими нудными заявлениями трудящихся. На эту рутину у следователей и оперов не было ни времени, ни желания, вот Сергеич и припахал нас. То, что мы работали за милицию, знал только он и еще пару милиционеров. Если информация об этом просочится к начальству, то на голову Сергеичу свалятся большие неприятности. Потому он и торопился заполучить главную улику – письмо из Кажмы.

Я напряг мозги, стараясь вспомнить, о чем говорилось в этом письме. Кажется, это был письмо от девочки. И, если не ошибаюсь, из школы. Но ничего