из них находилась трубка из кукурузного початка и небольшой мешочек с ее любимым табаком, а также коробок спичек. В другом был стеклянный флакон со специальным снадобьем, закрытый деревянной пробкой и завернутый в белую бумагу. Она считала его одним из ключевых элементов своего магического ремесла.

Повитуха порылась в кармане фартука и вытащила свою трубку. Она разожгла ее и сделала глубокую затяжку, обдумывая различные варианты сложившейся ситуации. Она помнила, что Лайош никогда не уходил слишком далеко. Исходя из этого, она решила, что он мог либо валяться в хлеву, либо застрять в корчме. Повитуха выдохнула маленькое прозрачное облачко белого дыма, которое ненадолго повисло перед ней, прежде чем раствориться в воздухе. Где же все-таки был Лайош? Этот вопрос ее занимал все больше.

Дом, в котором сейчас находилась тетушка Жужи, изрядно угнетал ее. Он был совсем небольшим, а потолок – таким низким, что повитуха при желании могла, приподнявшись на цыпочках, прикоснуться к нему своей пухлой рукой. На голых стенах находилось лишь несколько католических икон, вставленных в самодельные рамы. Они свисали с крюков на грубой бечевке, которую Анна взяла в хлеву. Повитуха в очередной раз убедилась в том, что у католиков в Надьреве – самый незавидный удел, что они здесь – беднейшие из бедных и зачастую не имеют и клочка земли. И Анна – яркий тому пример.

К дальней стене был криво прислонен разваливающийся буфет. На одном крюке рядом висело рваное полотенце, на другом – календарь, подарок сельского совета. На полу валялось старое деревянное ведро, которым Анна носила воду из колодца, рядом стоял табурет. На столе стояло несколько мисок, некоторые были треснуты либо с отбитыми краями. Там же находилась парафиновая лампа, для которой у Анны, похоже, никогда не хватало масла. Вдоль стены располагалась единственная в доме деревянная скамья, на которой можно было посидеть – и ничего больше. Чтобы поспать вместе с детьми, Анна раскатывала на полу комнаты соломенные циновки. Когда Лайош приходил из корчмы, он валился здесь же на пол, оглашая комнату своим хриплым храпом.

Дом был наполнен нищенским хламом, душераздирающей смесью разбросанных повсюду старых вещей, напоминавших о несложившейся жизни. Тетушка Жужи чувствовала себя среди них оскорбленной. Все эти вещи имели примерно такую же ценность, как и та грязь, которую она выметала с дорожки на своем дворе. Однако она была расстроена этим зрелищем еще и потому, что оно напомнило ей о ее собственной прошлой бедности и лишениях давних лет, о которых она предпочла бы начисто забыть.

Дом состоял из единственной комнаты и кухни, и входная дверь никогда не закрывалась, поскольку у нее не было засова. Надьрев был деревней с домами без замков, засовов или защелок. Обычно это вполне устраивало тетушку Жужи, но не в этот день.

Она бросила взгляд на дверь. Та была испещрена царапинами и глубокими порезами и выглядела так, словно ее перетащили из еще более ветхого дома. Она криво висела в проеме, и слабые лучи света проникали в комнату сквозь образовавшиеся щели.

В течение всего дня тетушка Жужи подходила к окну, чтобы посмотреть на мешанину беленых хибар. Домишки были совсем крошечными и расположены так же беспорядочно, как сломанные ветки, упавшие на лесную тропинку. В большинстве из них не было и четырех комнат, а чаще всего они могли похвастаться лишь двумя. Деревня представляла собой паутину из грунтовых дорог и тропинок, плотно заставленных такими домами. Повитуха могла убедиться в правдивости старой венгерской пословицы, которая гласила, что крестьянин строил дом там, где кирпич случайно выпадал из его телеги.

Тетушка Жужи еще раз задумчиво затянулась из своей трубки, не отрывая взгляда от окна. Она могла видеть во дворе маленькую дочь Анны, для которой та смастерила куклу из кукурузной шелухи и бечевки. Маленькая девочка любила играть с ней в маленьком дворике на клочке травы перед домом у канавы, устроившись прямо среди кур.

Повитуха также видела, как сын Анны то входил во двор, то выходил из него. Вот он неторопливо появился в калитке с длинной прочной веткой и деревянным ведром. Ему было семь лет, и бо́льшую часть лета он проводил на берегу Тисы, ловя рыбу своей самодельной удочкой. Теперь он вернулся с реки, так как ему было поручено присмотреть за младшей сестрой.

Даже при закрытой двери тетушка Жужи слышала, как в деревенской корчме скрипят табуреты и скамьи. Корчма была пристроена к крошечному дому Анны Цер, и до тетушки Жужи отчетливо доносилось, как в ней то повышается, то понижается накал страстей по мере того, как она наполнялась послеполуденными посетителями.

Громкий шум вывел повитуху из задумчивости. Она повернулась к двери – и увидела, как дверная ручка дергается вниз и вверх.

У тетушки Жужи не имелось никакой возможности забаррикадировать дверь. Скамья была слишком короткой, чтобы подпереть ее под ручку, и в распоряжении тетушки Жужи больше не было ничего подходящего для этих целей. Дом превратился в ловушку.

Случилось то, чего повитуха как раз и опасалась все это утро.

Дверь широко распахнулась, с размаху ударившись о стену, и со скрипом вернулась на прежнее место.

Послеполуденное солнце ярко осветило комнату и кухню. На мгновение тетушка Жужи смогла в потоке света разглядеть в дверном проеме только нечеткий силуэт Лайоша, однако ворвавшийся в дом отвратительный запах лучше всего подтверждал появление хозяина. От Лайоша разило спиртным, мочой и табаком. Этот запах насквозь пропитал его рубашку и брюки, которые он носил, не снимая, последние несколько дней. Зловоние, исходившее от Лайоша, ощущалось на несколько метров вокруг него.

Капли пота выступали на лице и на шее Лайоша. Он был таким же грязным, как те дворняги, которые бродили по деревенским улицам, и таким же блохастым. Его еженедельное купание в дубовой ванне во дворе не имело особого эффекта, так как он всякий раз никак не мог сосредоточиться на том, чтобы как следует намылиться. Слои грязи глубоко въелись в его кожу, обеспечивая прекрасное убежище для вшей и блох.

Сейчас Лайош был еще пьянее, чем утром. Большинство мужчин в деревне наслаждались первым глотком спиртного после завтрака, а затем уже – следующим глотком ближе к обеду, но ни для кого из деревенских не было секретом, что Лайош любил сделать большой глоток спиртного прежде, чем появится первый луч наступающего дня. То, что он пил, представляло собой смесь перебродивших слив и свеклы, иногда – абрикосов и испортившегося картофеля. Когда этого не хватало, он переходил на вино, которого в деревне