Школа, училище, армия – всё закончил, прошёл, а потом биржа труда распределила меня работать проводником на пригородные поезда. Моему счастью не было предела и его не омрачало даже бурчание пассажиров постарше, которые то и дело отправляли работать на завод. Молодой, на тебе пахать да пахать… Что они понимали?

Да, бывало и выпивал в рейсе, и с «зайцами» дрался – разные ситуации были, всего и не упомнишь. Но при этом честно работал и не жаловался никогда, потому как работа была мне в радость.

А однажды, когда на Припять ехали, среди пассажиров я встретил девушку – красивее, казалось, никогда никого не встречал. И как только мы с ней, два дурака, не потерялись? Она украдкой на меня поглядывала со скоромной надеждой, и я всё кружился рядом и никак не решался подойти. Думал, зачем я сдался такой красавице? Так она и каталась необилеченная, а кататься со дня нашей встречи стала часто.

Так оно всё со временем и закрутилось – слово за слово. Не успел опомниться, как уже женат был и в Припять вместе с ней переехал. Она у меня была умница - инженер на станции, а я всё продолжал думать, на кой чёрт ей такой сдался? И чем себе такое счастье заслужил?

Я любил Припять. Да чего греха таить? И сейчас люблю. Дремлющую, словно спящую красавицу, которая ждёт не дождётся принца, чтобы тот смог её разбудить. Уж явно не я тот принц, но… Сколько раз мы с женой гуляли по тамошним улочкам – и жарким летом, и холодной зимой; ели днём мороженое – самое вкусное на свете, а вечерами – целовались под уютным светом фонарей. Я сейчас уже и не припомню времени, в котором был бы так же счастлив, как тогда.

Со временем я перестал гоняться по всей Украине и осел в работе на одном маршруте, который проходил как раз через Янов. Сначала ведь мне станция не понравилась, казалась уж больно помпезной, а потом – привык, притёрся. На отдых стал оставаться с удовольствием, бывало жена меня даже ругала, думала, что завёл себе кого в том краю. Но заводить кого-то ещё мне не требовалось, двоих любимых было достаточно – её да работы.

Думалось, что не надо мне ничего кроме семейного неторопливого быта да дорожной поездной романтики, но вскоре я понял, то в моей наполненной чаше счастья ещё осталось местечко. Вернулся как-то раз из рейса, а жена мне говорит, мол мы тебя так ждали! Я ей: «Кто мы то? Мать приедет?». А она мне: «Нет. Мы – я и наш ребёнок».

Я от шока не сразу осознал, что теперь буду отцом, а как осознал – разревелся. Прямо как чувствительная девчушка, ночью, да слезы все в подушку. Хоть и были они от счастья, не хотел, чтобы жена видела, как я плачу.

Помню, весна тогда наступила. Мир начинал зеленеть, оживать после крепкой зимы; и Припять помню, нарядную - всю во флагах, огнях. Приближался праздник первомая.

И тут, как в мелодрамах всяких, пришла беда, откуда не ждали.

Мы оба дома были в ночь взрыва, казалось должно хоть как-то стороной обойти несчастье. Но тогда никто не удосужился ведь сразу сказать, насколько дела плохи, и отправилась моя красавица на следующее утро на работу, на станцию. Прикрыли ведь всё не сразу, а инженеров вовсе распустили одними из последних.

Потом была эвакуация: вялая борьба с судьбой, слёзы прощания с городом, потому как уж мы то с ней знали, что Припять будет закрыта для людей очень и очень долго. Ялта стала нашим постоянным домом: для меня – снова, для жены – теперь.

Только знаешь, сынок, всё наше бегство было бестолковым. Беда, коснувшись нас однажды и распробовав на вкус, более не намеревалась выпускать из своих цепких безжалостных лап.

Роковой стук в дверь произошёл спустя недели две после эвакуации. Сначала меня успокоило, что непрошенные гости были лишь медиками, а не кем-то, после чьего визита люди без вести пропадают. Осмотрели мою красавицу, сказали, что ей надо в больнице на сохранении полежать некоторое время. Я отпустил, и за это корю себя до сих пор. Откуда ж знал, что они беременных увозили толпами, чтобы абортировать?

Отпустил, и после ни ребёнка, ни красавицы своей не увидел. Только гроб свинцовый. Сказали – осложнения, а я ведь даже проститься не смог…

Мне казалось на тот момент, что вместе с женой я похоронил и собственную жизнь.

Такой боли никогда не испытывал – ни до того момента, ни после. Прости, описать не смогу на что похоже, потому как такое мучение можно испытать, только потеряв кого-то очень дорогого. И испытать его тебе не пожелаю.

Я знал, что потребуется немало времени, прежде, чем снова смогу начать полноценно жить. Сдаваться с концами я не собирался, так как моя красавица наверняка бы этого не одобрила. Подвести её ещё и в этом было бы непросительным предательством.

К слову, меня болезнь минула стороной, и, как только завершился основной траур, я снова вернулся к работе. Теперь обилечивал ликвидаторов, катающихся на станцию и её окрестности, и работников, которые обслуживали останки некогда великой конструкции. Хотя, почему – некогда? Она такой была, осталась после аварии и остаётся до сих пор.

Возил с Янова, там же и жил во время вахты. Встретил немало как замечательных людей, так и конченных ублюдков, но старался никого не судить – кем бы не были те парни, все они трудились ради общей безопасности. Изредка встречал каких-то «левых» гостей, ни на военных, ни на ликвидаторов непохожих, но ничего у руководства не спрашивал и помалкивал – не хотел потерять рабочее место. А, может, и голову – всё-таки, выглядели те парни довольно серьёзно и скрывались так умело, словно их пребывание оставалось строжайшим секретом.

А потом была вспышка – взрыв этот второй.

Я сопровождал пересменку с Янова в сторону ЧАЭС. Они были всё ещё сонными, работнички-то, и кто-то дремал по дороге. Грохнуло столь внезапно, что они даже не успели проснуться.

А я всё видел. Стоял с водителем в кабине, курил, слушал его болтовню о том, о сём, и вдруг – хлабысь! Запомнил багровую вспышку на горизонте, вездесущий оглушающий шум, вперемешку со свистом, и боль в глазах. Невыносимую, вышибающую прочь из тела дух.

Когда очнулся, первым делом водителя нашего проверил и пассажиров – все как один были мертвы. Я растерялся поначалу,