грудь, вздохнула запах знакомого с детства одеколона — папа был однолюбом во всем — и почувствовала себя окончательно счастливой.

— Я так рада, — прошептала она, и отец провел ладонью по ее волосам.

Стол в гостиной по случаю важного события был выдвинут на самую середину, словно это он был сегодня виновником торжества. Однако больше в комнате ничего не изменилось. Привычная с детства югославская стенка (когда-то предмет гордости и зависти соседей), старая мягкая мебель — раскладной диван, кресла с потертыми подлокотниками. Книжный шкаф в углу с зачитанными книгами. Странно, почему-то Лизе казалось, что гостиная к ее приходу должна была выглядеть как-то иначе.

Несмотря на открытое окно, в комнате было жарко. И не только по случаю летней погоды. Тепло, казалось, исходило от раскрасневшихся довольных лиц, от исходившего паром жаркого, даже от холодного шампанского, которое сегодня пили все, в том числе Лиза, принципиальная нелюбительница спиртного. Голова у нее кружилась — то ли от непривычного колючего вкуса во рту, то ли от удовольствия, волнами ходившего внутри.

«Как же я вас люблю, — временами думала она, окидывая родных взглядом и задерживаясь на отце. — Всех-всех».

— Ты, Лизка, все-таки нерациональная особа, — заявила тем временем Катя.

— Лиза — и не рациональна? — со смешком подхватила Любовь Константиновна.

— Ну да! — Катя отправила в рот кусочек ароматного мяса. — Кто сейчас поступает на исторический? — По очереди осмотрела собравшихся за столом. Дожевала. — В наше время кому легче всего устроиться на работу? Экономисту, финансисту, менеджеру. Причем обязательно со знанием языка, а лучше двух.

— Ну, с языками у Лизы все в порядке, — довольно вставила Любовь Константиновна.

— Вот и я говорю, — Катю нелегко было сбить с толку. — Языки-то есть, но какой от них толк без соответствующей профессии!

— Ты-то сама уже решила, куда поступать будешь? Один ведь год остался, — со снисходительной (совсем немного) улыбкой спросила Лиза.

— Естественно, — бодро ответила Катя и насладилась наступившей тишиной за столом. — На журналистику. — И как ни в чем не бывало снова принялась за жаркое.

— С какой это стати? — Любовь Константиновна даже вилку отложила; та стукнулась о нож, привесив к вопросу изумленный звяк.

— Еще десять раз передумает, — ответила за сестру Лиза.

— Увидите, — Катя тряхнула головой. — Во всяком случае, справки я уже навела.

— А почему бы и нет? — В разговор вступил Никита Владимирович. — На журналистов всегда спрос, а сейчас особенно…

— Ну о чем ты говоришь, Никита? — немедленно вскинулась на него жена. — Война же кругом. А вслед за солдатами кто туда прется? Журналисты. Чтобы с места событий.

— Мама, ну при чем здесь война? Существует же масса специализаций. Вот я, например, собираюсь работать на телевидении, вести утонченные светские программы, — гордо сообщила Катя.

— А что? — Лиза окинула ее оценивающим взглядом. — Ты неплохо будешь смотреться в ящике.

— Точно! — Катя вскочила из-за стола, схватила бокал, на время заменивший ей микрофон, и, прохаживаясь по комнате, завела: — Дамы и господа, сегодня мы в гостях у Полонских. В этот торжественный день в голубой гостиной собрались все члены семьи, дабы отметить вступление старшей дочери, Лизаветы, в новую жизнь. От всей души пожелаем ей больших успехов на выбранном поприще и поднимем бокалы в ее честь. — Катя жестами пригласила всех присоединиться. — Ура. — И скромно закончила: — Репортаж вела Екатерина Полонская.

— Непосредственно с места событий, — не утерпев, добавил Никита Владимирович. Он неожиданно поймал себя на мысли, что испытывает тайную гордость за своих дочерей и что возможное появление младшей из них на экране — он вдруг живо представил себе это — будет здорово тешить его самолюбие. — За вас, девочки! — Он залихватски осушил бокал и слегка хлопнул по столу: — Действительно, ура!

Катя подхватила, Лиза хмыкнула. Любовь Константиновна покачала головой — она не очень любила, когда инициатива уплывала из ее рук.

— Пора накрывать к чаю, — строго сказала она и поднялась. — Ты, Лиза, сегодня сиди, отдыхай. А ты, Катя, подключайся.

И пока звякала посуда, исчезали крошки и недоеденные куски хлеба, грязные тарелки заменялись чистыми блюдцами и чашками, а скомканные белые салфетки — новыми разноцветными, подобранными под цвет чайного сервиза (Катина работа), Лиза допивала шампанское, время от времени переглядываясь с отцом.

«Трудно было?» — молчаливо спрашивал он.

«Конечно», — отвечала она.

«А все уверены, что тебе раз плюнуть».

«Они, как всегда, ошибаются».

«Тебя это задевает?»

«Ну что ты, я не в обиде».

«Я так за тебя рад…»

«…Бедная моя девочка».

Лиза подмигнула отцу и положила ладонь на его шершавую, с затейливым рисунком вен руку.

Мама уже наливала чай.

— Неплохо. Совсем неплохо, — Катя на всякий случай еще раз крутанулась перед длинным (Лизе всегда казалось, немного изумленным) зеркалом.

— Потому что здесь темно, — вдруг сказал за спиной знакомый голос.

— Фу, Лизка! — крикнула Катя. — Так и напугать до полусмерти можно. Зачем так тихо ходишь? — Катя наконец сообразила, что сказала ей сестра. — Да еще гадости всякие с утра говоришь!

— Ты все равно знаешь, что это неправда, — засмеялась Лиза.

Катя снова посмотрела на свое отражение.

— Конечно, знаю, — дружелюбно согласилась она. И тут же сменила милость на гнев: — Однако это не дает тебе права молоть всякую чушь, да еще спозаранку.

— Кстати, куда так рано?

— Молока надо купить, — Катя ненадолго задумалась и доверительно продолжила: — Знаешь, Лизавета, я, когда подрасту, тоже поставлю в коридоре вот такое зеркало. Чтобы без яркого света. А что? Правильная идея. Посмотрела перед выходом — и настроение себе не испортила.

— А как же правда жизни? — спросила Лиза, стараясь потянуть время. Ей нравилось наблюдать за сестрой: столько энергии, бодрости. И потом — она действительно красива!

— И почему все досталось тебе?

— Ну, во-первых, не все. — Младшая была великодушна. — Но если говорить о правде жизни…

Лиза ткнула ехидину в бок, обе захохотали.

— Катя! — В коридор заглянула мама. — Все перед зеркалом вертишься? Сколько можно!

— Исчезаю, — проворковала Катерина и на самом деле исчезла за дверью, на прощание шепнув: — Держись, сестрица.

Лиза же прошла в ванную и невольно всмотрелась в свое отражение. Да, не тот цвет, не тот размер. Ни тебе шарма, ни тебе изюминки, так… обычная славянская внешность.

— Просто свет яркий, — сказала сама себе и принялась чистить зубы. У нее никогда не было претензий к своей внешности. Что дано, то дано — в этом мире есть вещи поважнее. Так примерно рассуждала Лиза и ошибалась.

Мимо нее действительно можно было пройти, не заметив. Но, уж обратив на девушку внимание, забыть нежные линии ее лица, глубокие выразительные глаза было бы трудно.