Весь ее облик — может, за счет светлых волос или голубизны глаз — казался светлым. Как и Катя, старшая обладала прекрасной фигурой: Однако Катерина с детства считалась признанной красоткой. А Лиза всегда оставалась в тени, сохраняя за собой репутацию девушки интеллектуальной, то есть, иными словами, занудливой и внешне малоинтересной. Да и сама она полагала, что ее сила не во внешности, а в чем-то гораздо более глубинном. Наверное, поэтому никогда не пользовалась косметикой, одевалась во что придется, главным в одежде считая удобство и опрятность. Так и повелось. Так все и привыкли.

— Лиза! — В дверь постучала мама. — Ты жива там? Завтрак уже на столе! Выходи!

— Ни минуты покоя, — вздохнула свежеиспеченная студентка и послушно вышла из ванной. Спорить с мамой было бесполезно. К этому тоже привыкли все.

Пока переодевалась, примчалась Катька. И сразу громко, но на ухо:

— Угадай!

Лиза невольно поморщилась:

— Ну что опять у тебя?

— Ну, кого я встретила? — Катя от нетерпения чуть пританцовывала. — Давай с трех раз.

— Юльку?

Энергичное мотание головой.

— Мимо.

Лиза, сощурившись, посмотрела на сестру. Конечно, она прекрасно понимала, что в такое радостно-возбужденное состояние ни одна из девчонок привести Катю не в состоянии. Только кто-то из ребят. И даже знала кто. Однако угадывать не хотелось.

— Сдаюсь.

— Кирилла, балда! — Катя победно засмеялась. — У него сегодня последний экзамен. Знаешь, куда поступают умные люди?

— На юридический, — бросила Лиза равнодушно. — Пойдем завтракать, а то мама сейчас вой поднимет.

Немного разочарованная, Катерина поплелась за сестрой.

— Хотела бы я посмотреть на человека, который способен тебя растормошить, — бормотала она спине Лизы. — Хоть бы вид сделала.

— Зачем?

— Ради приличия. Чтобы другим приятно было…

— Не вижу необходимости, — отрезала Лиза. Она и сама не могла понять, почему ее охватило раздражение — на сестру, на маму, на весь мир.

— С утра — и уже цапаетесь?

— Все в порядке, мама, — натянуто ответила старшая дочь. Села за стол: спина прямая, лицо — непроницаемо.

Катя — полная противоположность: ноги вытянула, на стуле развалилась, рожицу скорчила.

— Как маленькие, — привычно проворчала Любовь Константиновна. И чуть погодя: — Какие на сегодня планы?

— Я с друзьями встречаюсь, — быстро ответила Катя.

— Опять?

— Каникулы ведь! Последний месяц остался…

— Именно поэтому я считаю, — тон матери стал категоричен, — что август вы вместе с Елизаветой должны провести в деревне у бабушки. Подышите свежим воздухом, фруктов, ягод поедите…

— Мам, — взмолилась Катя, — ты что! Это же тоска несусветная!

— У меня и без тебя голова кругом идет! Надоело, что ты целыми днями и вечерами где-то шляешься. Там хоть под присмотром будешь. Ты, Лиза, должна повлиять на сестру.

Лиза невольно усмехнулась.

Катя, расстроенная едва не до слез, вылетела из-за стола, недоев. Умчалась в комнату, и дверь за ней захлопнулась сердито, как сообщница.

— Вопрос решенный, — поставила точку Любовь Константиновна.

— Папа знает?

— Перед работой я ему обо всем сказала. И он полностью меня поддержал в этом вопросе.

— Мам, ты не на собрании, — Лиза встала из-за стола. — Я вымою посуду.

— Вся надежда на тебя, — вздохнула за ее спиной мама. — Я что-то последнее время очень беспокоюсь за Катерину. Вечно где-то пропадает, с кем она там проводит время, понятия не имею. Вдруг со швалью какой связалась?

— Мама! Ну о чем ты, — Лиза вдруг почувствовала, что устала. Бесконечно устала от навязываемой ответственности, от Катькиных взбрыков и маминых причитаний. На миг представилось: деревня, тишина, покой. И пусть себе Катька шляется, где ей вздумается. — Когда поедем?

— Послезавтра, — с облегчением проговорила Любовь Константиновна. Больше всего она боялась, что откажется старшая.

— Ну что ж, отлично, — улыбнулась та. — Значит, послезавтра.

2

Первые две недели августа были смыты дождем. Хныкающая Катька словно привезла непогоду с собой из Москвы. Дни были безнадежно похожи друг на друга. Катерина, измучившая и себя, и Лизу, и бабушку бесконечным нытьем, каждый день с садистским удовлетворением заводила:

— А я говорила, что мы тут с тоски помрем. Вот и получите, уважаемая Лизавета Никитична, по полной программе.

Но только слова ее били явно мимо цели.

Сестра наслаждалась жизнью. Шуршание воды по крыше приводило ее в восторг, свежесть совсем еще не холодных дождей будила неясные, будто из другой жизни, воспоминания: размытая беседка, склоненные к лицу мокрые блестящие листья глубоко-зеленого цвета, брошенная на скамейке раскрытая книжка с намокшими страницами… Лиза садилась на веранде у окна и смотрела на лужи, на исклеванный каплями пруд, на серое прекрасное небо.

Иногда к ней тихо подходила бабушка, несмело, с междометий, начинала разговор, что-то вроде: «Охо-хо, льет-то как, вот, помню, в двадцатом…» И только когда Лиза оборачивалась, Нина Григорьевна с готовностью присаживалась рядом и теперь уж только ждала вопроса: а что же такого было в двадцатом? А потом обстоятельно рассказывала внучке о прожитом и навсегда въевшемся в память.

Памятью Нина Григорьевна обладала удивительной. Она без труда могла вспомнить, во что была одета маленькая Лизочка, когда впервые ее привезли сюда, в деревню, на парное молочко. И как смешно выговаривала слова Катюшка, упорно путая буквы местами: вместо «окно» у нее получалось «онко», вместо «опять» — «отяп», вместо «пятки» всегда звучала «тяпка». И дальше, отматывая назад, бабушка рассказывала о своей дочери Любушке, которая ведь тоже была маленькой и уже в детстве показывала характер.

Но больше всего Лиза любила слушать воспоминания бабушки о ее молодости, прошедшей в далекой гоголевской украинской деревне, раскинувшейся на холмах, где когда-то было у Нины Григорьевны немалое хозяйство, где даже озеро и дубовая роща были названы ее фамилией.

Катя, иногда заглядывавшая на тонувшую в сером веранду, невнятно хмыкала и исчезала за дверью. Ей был совершенно непонятен интерес сестры к запыленным временам. Бесконечные беседы с бабушкой она объясняла ее сдвигом на исторической почве. Пожалуй, только раз младшую заинтересовал рассказ Нины Григорьевны. Было это под вечер, и Катерина совершенно измаялась от безделья. Читать она уже не могла, от телевизора — черно-белого, который, кряхтя, из последних сил ловил две программы, — тошнило. А чем еще себя занять, представления не имела. Выглянула на веранду. Сидят. Лизка, закутанная в шерстяную, продранную на локтях древнюю кофту, с ногами на диване. И бабушка — в цигейковой жилетке, в чистом выглаженном платочке. Света не зажигают. Сумерки размывают очертания предметов, и если долго смотреть, то кажется, что и диван, и сидящие на нем парят в воздухе.

— Фу, черт! У меня от вас уже глюки начались!

— Не чертыхайся, — строго выговорила бабушка. — И уж не к ночи…

— Я в