Антарктиды? Я высказал мысль, кто, пожалуй, нет ничего невозможного в том, чтобы и там спуститься под воду с аквалангом, это примерно то же, что зимние погружения в Баренцево море. Почему бы не поработать в Антарктике? Один из нас, молодой зоолог Женя Грузов, сказал на это: «Тебе стоит обратиться к профессору Андрияшеву, он координирует все биологические исследования в нашей Антарктической экспедиции, сам не раз бывал в Антарктике и даже как-то раз сказал, что неплохо бы послать туда аквалангистов. Может быть, он и заинтересуется». Вернувшись из экспедиции, я постарался по литературе изучить то немногое, что было уже известно о жизни моря у берегов Антарктиды. Составил план, что можно и нужно там исследовать нашими водолазными гидробиологическими методами. В феврале следующего года, изрядно волнуясь, я постучал в кабинет профессора (теперь уже члена-корреспондента Академии наук) Анатолия Петровича Андрияшева. Невысокий энергичный человек пригласил меня к письменному столу. Он был любезен, но, как мне тогда казалось, не считал проведение таких работ неотложной задачей. Потом я понял, что такое сдержанное отношение к предложенному плану было вызвано тем, что в науке я был совсем еще новичком и едва ли мог внушать доверие. Постепенно профессор разговорился, и я узнал немало интересного о его работе в первой и третьей экспедициях в Антарктику на борту дизель-электрохода «Обь». Несмотря на ряд трудностей, Андрияшеву и его товарищам удалось собрать большие коллекции донных и пелагических беспозвоночных, рыб и морских птиц в Антарктике и многих других районах Южного полушария, где «Обь» проводила океанографические исследования. Обработка этих коллекций дала немало нового для науки. В конце разговора профессор попросил меня составить записку о целях водолазных гидробиологических исследований, требующемся оборудовании и необходимых средствах.

Записка была составлена, но оказалось, что время для подобных работ неподходящее. Международный геофизический год, во время которого были организованы крупные экспедиции в Антарктику, кончился. Антарктическая экспедиция сокращалась, программа на ближайшие годы и число сотрудников были уменьшены. Представители разных специальностей боролись за каждое остающееся место и включить какие-то новые, к тому же недостаточно проверенные работы было практически невозможно. Казалось, записке суждено вечно храниться в профессорском кабинете. Время от времени, бывая в Ленинграде, я заходил в Зоологический институт к Андрияшеву, но никаких изменений не было.

Так прошло несколько лет. Я по-прежнему работал на Крайнем Севере, в небольшом институте, расположенном на берегу Баренцева моря. Постепенно улучшалась методика работ, накапливался опыт погружений, появились и первые научные результаты. Однако это ничуть не приближало к Антарктиде, и можно было думать, что экспедиция туда так и останется далекой, несбыточной мечтой.

Осенью 1964 года я вновь заглянул к Андрияшеву, нисколько не думая, что дело может хоть чуть-чуть сдвинуться с мертвой точки, на которой прочно застряло. Но оказалось, что обстановка в Антарктической экспедиции переменилась и включение в программу водолазных биологических работ становилось реальностью. Изменилось и отношение к нам, как к несамостоятельным, только еще начинающим работникам. Пожалуй, теперь нам доверили бы работы в Антарктике, связанные с немалыми трудностями и большой ответственностью. Дело могло стать серьезным, но для этого нужно было действовать, и действовать быстро. В подготовку экспедиции, или, точнее, пока только ее проекта, оказался втянутым и тот самый Женя Грузов, который четыре года назад посоветовал мне обратиться к Андрияшеву.

Всего две недели спустя мы с Грузовым выступили с докладом о наших целях, способах работы, возможных результатах на научном совете в Зоологическом институте. Присутствовали многие из тех биологов, которые уже бывали в Антарктиде. В нашем докладе было немало недоделок и погрешностей, поэтому намеченная программа была довольно сильно расширена, изменена и дополнена — после этого совет утвердил проект. Впоследствии мы убедились, что план действительно был неплохой, хотя, пожалуй, слишком осторожный: почти по всем разделам он был намного перевыполнен. Важнее всего было то, что программа стала авторитетным и официальным документом — теперь с ней выступал Зоологический институт, головное учреждение по изучению биологии Антарктики. Было бы, однако, преждевременно думать, что организация нашей экспедиции уже решена. Никто из руководителей Антарктической экспедиции не имел раньше дела с водолазными работами, и они по-прежнему считали погружения под лед в Антарктике если уж и не совершенно невозможными, то, во всяком случае, недопустимо, смертельно опасными. Эту опасность не могли оправдать никакие научные результаты, которые, может быть, и удастся получить. Скорее всего, там попросту нельзя спускаться и нечего и говорить о каких-то результатах. Особенно часто упоминались косатки, ужасные морские хищники, которые немедленно проглотят любого, кто не то что нырнет под воду, но хотя бы опустит туда руку или ногу.

Разговоры о косатках прямо преследовали нас, их приходилось вести буквально каждый раз, когда в помещении Антарктической экспедиции заходила речь о наших планах. Правда, к этому времени на зарубежных станциях уже были сделаны первые погружения, но они были немногочисленны и серьезных научных результатов еще не было опубликовано. В Советской Антарктической экспедиции ничего подобного еще не проводилось, опыта спусков под воду в Антарктике у нас никто не имел, а мы должны были выполнить большую научную программу.

Подготовка к экспедиции пока находилась в бумажной стадии: совещания, заседания и обсуждения многочисленных документов следовали друг за другом, так что вскоре и у нас, и у А. П. Андрияшева уже накопились толстые папки с перепиской. Хотя официально никто не выступал с серьезными возражениями против намеченной программы, однако недоверие очень часто проявлялось совершенно явственно. Несмотря на все документы, вопрос о включении нас в состав Антарктической экспедиции оставался открытым, а отношение к нашим работам как к чему-то несерьезному, какой-то эксцентричной затее, сопровождало нас до тех пор, пока мы не начали спускаться в Антарктике, вблизи Мирного. Пока же до этого было далеко, нужно было позаботиться о необходимом снаряжении, о том, как добиться безопасности погружений и, что много сложнее, продумать, какая организация работ окажется наилучшей в условиях Антарктиды. Кое в чем нам помогли советом те, кому уже приходилось бывать на южном материке, но большую часть работ следовало планировать впервые.

Мы чувствовали себя не слишком уверенно, но в ответ на все вопросы заявляли с апломбом, что:

1) погружения под лед вполне возможны,

2) косаток в Антарктике, прежде всего, вообще нет, для человека же они совершенно безопасны, так как не проявляют на него пищевой реакции.

Однако в этом мы сами не были убеждены. Особенно быстро уменьшалась наша уверенность, когда мы разглядывали скелет косатки в Зоологическом музее: 48 острых зубов, каждый длиной в 20 сантиметров, глотка, в которую может пролезть лошадь, грудная клетка,