У нас в семье о многом не говорили вслух.

А теперь Уилл с нами почти не разговаривает. Приходит домой из школы, делает громадный бутерброд и уходит наверх, к себе в комнату. И сидит там весь вечер. Сначала мама приносила ему ужин на подносе, но папа заявил как-то, разве она служанка собственному сыну? Сам-то он обращается с ней как со служанкой, но это же совсем другое дело. Так что Уилл дожидается, пока они усядутся смотреть десятичасовые новости, тихонько прокрадывается на кухню и разогревает себе здоровенную пиццу или целый пакет замороженных картофельных чипсов.

Я пробовала приходить в это время на кухню, но он и со мной не разговаривает. Спросишь о чем-нибудь — буркнет «да» или «нет», но сам разговор ни за что не начнёт.

Я так больше не могу! Однажды я попробовала взять его за руку. Он не шарахнулся от меня. Просто как-то странно посмотрел на наши соединённые руки, будто на посторонний предмет. У меня рука так и упала, словно дохлая рыба, и я поскорее отодвинулась от него.

— Уилл! — надрывалась мама. — Уилл, пожалуйста, спустись!

Она чуть ли не умоляла его.

Я думала, он так и будет сидеть в своей комнате, но тут на лестнице прозвучали его шаги. Медленно, не спеша, он все-таки спустился, пересёк холл, вошёл в гостиную.

— Ах, вот и ты, — бодро сказала мама. — Присмотришь за сестрой, хорошо?

Уилл молча уставился на неё. Он успел снять школьную форму и теперь был в просторной серой рубашке, мягкой чёрной безрукавке, джинсах и босиком. На шее — нитка мелких серебряных бус. Чёрные волосы торчат дыбом, будто он нарочно их растрепал. Лицо бледнее обычного — белая кожа кажется даже чуть-чуть зеленоватой.

Большинство девчонок в школе влюблены в Уилла. И даже некоторые мальчишки.

— Вот как, мы теперь и бусы носим? — съязвил папа.

Уилл и ухом не повёл. Смотрел только на маму.

— Сейчас у мальчиков такая мода, — быстро проговорила мама. — Уилл, ты сегодня остаёшься за главного.

— О'кей, — кивнул Уилл.

Вздох облегчения всколыхнул мамин бюст, подпёртый парадным лифчиком. Она улыбнулась Уиллу:

— Присмотришь за Фиалкой?

— Не волнуйся, все будет хорошо.

— Умница, мальчик мой, — сказала мама.

Раньше она постоянно говорила это Уиллу. Но уже давно мы такого не слышали. Уилл дождался, пока родители окажутся у входной двери, и буркнул:

— Я не твой мальчик.

Он произнёс это тихо, но мама услышала, я знаю. Наступила долгая пауза. Потом она ещё раз повторила: «До свидания!» Её голос звучал грустно и потерянно. Мне стало её жалко.

— До свидания, мам! — крикнула я ей вслед.

— До свидания, Фиалка. До свидания, Уилл. До свидания, мои дорогие.

— Черт побери, что за трогательное прощание, — сказал папа. — Пока, дети. Ложитесь спать пораньше. Незачем сидеть до полуночи. Мы вернёмся очень поздно. Танцы закончатся в час, но, наверное, разговоры затянутся ещё на какое-то время.

— Ага, и ещё ты с дружками раздавишь бутылочку-другую виски, — чуть слышно произнёс Уилл.

Они уже вышли за порог. Мама снова крикнула: «До свидания!» — словно печальная птица, которая знает одну-единственную песню.

Дверь захлопнулась. Мы остались одни. Я посмотрела на Уилла. Он — на меня своими блестящими темно-зелёными глазами. Я думала, он сразу направится к себе, но он стоял на месте и не сводил с меня глаз. Я попробовала его пересмотреть, но первой отвела взгляд. Принялась, как дурочка, рассматривать нашу скучную гостиную в бежевых тонах, потом снова взглянула на Уилла.

— Что такое? — Сердце у меня гулко застучало.

— Я просто стараюсь подчинить тебя своей воле, — сказал он.

Я хихикнула:

— Да ну тебя!

— Ничего не «да ну», крошка Фиалка. Я нынче за главного, ты забыла?

Уилл подошёл к дивану, обитому коричневым вельветом. С той стороны, где обычно сидит мама, чистенько, рядом с подушкой аккуратной стопочкой сложены несколько журналов, программа радиопередач и книжка Мейв Винчи. С папиной же — обивка протёрлась до блеска, на сиденье вмятина от его увесистого зада. Уилл скривил губы:

— Я рад, что он не мой отец.

— Уилл, мне очень жаль. Бабушка такого наговорила… Она ненормальная. И дура. Зачем только родители скрывали от тебя? Они тоже ненормальные.

— Что ты понимаешь! Это же здорово. Самый лучший подарок: я не принадлежу к этой поганой семье.

— Нет, принадлежишь. Все равно ты мне брат.

— Ничего подобного, тупица! — Он схватил меня за руку, перевернул, чтобы стали видны жилки. Приложил к ней своё запястье. У него вены были значительно ближе к поверхности, нежные, голубоватые. — Другая кровь!

— Голубая кровь.

— Дурная кровь!

— Ненавижу бабушку!

— А я её обожаю! Полоумная старушенция перевернула всю мою жизнь. Только дождусь, когда мне исполнится восемнадцать, и свалю отсюда на фиг.

— Будешь разыскивать свою настоящую маму?

— Какая мне от неё радость? Несчастная наркоманка, которая отказалась от собственного ребёнка. Нет уж, спасибо! Не надо мне больше никаких родителей. Я и один прекрасно обойдусь.

Я сказала:

— Ты не один. Я от тебя не отстану, буду везде с тобой, как приклеенная.

Уилл посмотрел на меня и вдруг засмеялся.

— Отлично, маленькая мисс Притт![2]Ладно, пошли поедим.

— Вместе?

— Если хочешь, можешь отнести свою порцию на улицу и поужинать за углом, а я устроюсь вот тут.

Уилл сел в мамино кресло, перекинул ногу через подлокотник.

— Тут что-то вроде пирога с рыбой — мама достала из морозильника. Будешь? Ещё есть овощи, ну и тому подобное. Пойду приготовлю?

— Зачем нам эта гадость? Будем есть пиццу! — сказал Уилл.

— По-моему, пицца кончилась.

— А доставка на что?

Уилл снял телефонную трубку и заказал большую пиццу «Палас» с полным набором приправ, две порции чесночного хлеба, две большие кока-колы и целую коробку мороженого — шоколадного, клубничного и ванильного.

Я только рот раскрыла. У него же нет денег! Вот уже несколько недель папа не давал ему наличных на карманные расходы и даже конфисковал социальную книжку, на которую откладывались деньги в строительный фонд. Я попыталась прикинуть, сколько осталось в кошельке у меня. Даже и пяти фунтов не наберётся. В портфеле ещё бренчало по углам мелочи приблизительно на один фунт, но это и все.