В ногах смятой постели я заметила что-то пестрое.

— Это Алехина одежа, — наперерез мне бросился Седельников. — Мы вентиль искали, и Алеха немного смазкой замарался. Душ теперь принимает.

Еще вчера я видела монархиста Алеху, дующим пиво в обществе моего мужа, и с ним было все в порядке. С тех пор он успел сменить ориентацию. Сегодня он надел бюстгальтер не менее чем седьмого размера и безвкусные трусы с розочкой спереди. Я приподняла двумя пальцами пестрое полосатое платье, лежавшее рядом. Оно отвратительно сильно пахло чужими духами и чужим телом.

— Это Алехино, — не сдавался Седельников. — Вернее, его жены. Она дала нам инструменты обтирать.

Я подошла к двери ванной и постучала кулаком. Шум воды прекратился, щелкнула задвижка, и предо мной предстала совершенно голая грудастая девица. Баб грудастых я не выношу — конечно, это заслуга директрисы Валентины Ивановны. Теперь прошло уже много лет, лицо девушки я напрочь забыла, но эти наглые, белые, огромные груди, просвечивавшие голубыми извилистыми жилами, помню до мелочей. И содрогаюсь.

Девица ничуть не смутилась. Она надменно пронесла мимо меня свой бюст и направилась в спальню, где уселась в кресло. В мое кресло своей голой задницей!

— Даже хорошо, что так вышло, — спокойно заявила девица. — Вам пора знать, уважаемая, что мы с Сашей давно любим друг друга. Он охладел к вам, но почему-то не решается это сказать. Глупо, правда? Особенно теперь, когда мы хотим соединить наши судьбы. Мы ведь скоро поженимся. Вам не кажется, что сейчас вы здесь лишняя? И не надо так на меня смотреть!

Она гордо колыхнула бюстом и закинула ногу на ногу. Седельников тоже что-то неопределенное хрюкнул из-под своего индейского коврика.

— Вот видите! — сказала девица. — Саша выразился недвусмысленно. Вам пора оставить его в покое. Вы мешаете чужому счастью. Согласитесь, быть третьим лишним нелегко. Третий лишний — вы; значит, вы и должны уйти!

Первое время накидка с кресла, Алеха, вентиль, развороченная постель только еще укладывались в моих мозгах, и я просто оцепенела. Моя кроткая натура не могла уяснить, что же здесь происходит. Но когда эта корова вздумала гнать меня из собственного дома, во мне проснулся зверь — не знаю, какой, не тигр, конечно, это слишком крупно, — но зверь неукротимый, жилистый и злой. Всего несколько раз в жизни я чувствовала, что он во мне есть. И вот тогда я тоже чужим, резким голосом взвизгнула «Вон!» и запустила в девицу миской с малиновым вареньем. Эта миска обычно стояла в изголовье Седельникова и делала чтение «Незнайки» еще более лакомым. Варенье попало девице прямо в голову. Мне, конечно, хотелось запустить миску в бюст, но какой-то злой компьютер в моей голове сработал и подсказал, что волосы будет труднее отмыть. В бюст же я плеснула чашку липкого седельниковского чаю. Девица мигом утратила кураж и в ужасе размазывала по лицу красное.

— Саша! Уйми эту чокнутую! — выла она страшным голосом. Седельников шагнул было ко мне, но от такой подлости я совершенно озверела, быстро развернулась и со всего размаху двинула ему коленом между ног. Он заорал. Я этот прием хорошо выполняю. Нас всех в школе физрук научил — между ног и тут же по голени. Поэтому если бы Бек вздумал…

Вырубив Седельникова, я снова обратилась к девице. Та уже соскочила с кресла и, визжа, старалась попасть ногой в трусики. Я схватила одной рукой ком ее тряпья, а другой — сладкие малиновые волосы и поволокла в прихожую. Открыв дверь, я выпихнула ее на лестничную клетку и бросила вслед одежду. Девица подхватила свои тряпки и, тряся бюстом, побежала вниз. На площадке между этажами она довольно ловко стала одеваться. Пока я разыскивала и поодиночке выбрасывала ей то ее туфли, то сумку, дверь напротив приоткрылась, и в щели показалась голова соседской старухи Раисы Михайловны. Черты лица и выражение у нее совершенно черепашьи.

— Так ей и надо, бесстыжей! — воскликнула черепашья голова, удовлетворенно сверкая глазками в сторону судорожно одевающейся девицы. — Ишь, повадилась! Она, Юлия Вадимовна, давно уже тут шастает!

Я вернулась в квартиру и занялась изгнанием Седельникова. Он артачился дольше, чем девица, но наконец ушел, а я осталась рыдать на обломках и без того не слишком ладного домашнего очага. Я жалела себя, Макса, маму, весь мир и не знала еще, что это не последнее приключение в моей семейной жизни.

На другое утро, когда я шла на работу, Седельников выскочил откуда-то розовый и бодрый и стал причитать, что любит меня до беспамятства, что девицы этой не знает, и вышло досадное недоразумение. Я холодно молчала. Когда мы переходили дорогу, Седельников предупредил, что жить без меня не может, и вдруг разлегся поперек проезжей части. Застонали тормоза, взвизгнула группа прохожих. Некоторые отозвались матом. Седельников лежал на асфальте в своей желтой куртке, закрыв глаза и сложив руки на животе. Смотреть на это было противно, я быстро растворилась в набежавшей толпе, так что не знаю, чем там дело кончилось.

Осада продолжалась. Седельников помнил, какое впечатление производили на меня в свое время его коронные фокусы, поэтому стал изощряться в самых невероятных и нелепых выходках. Одну ночь он провел во дворе, в кустах, и выл оттуда, как мартовский кот: «Я люблю тебя, Юля!» На проезжую часть он ложился ежедневно. Лег однажды и на трамвайные рельсы, правда, на запасной путь. Он снова совал в мой почтовый ящик нежные записочки и букеты ландышей. Макса я отвела к маме, но и там Седельников мучил ребенка страшными сказками о скорой кончине папочки. Верхом его наглости был приход на именины к Тюфяевым, куда пригласили и меня. Он портил праздник своими воплями и обещаниями умереть тут же, за столом. При этом вращал глазами и прикладывал к груди фруктовый нож. Когда же его попросили угомониться, он схватил хозяйского пекинеса, выскочил на балкон и держал несчастное немолодое животное над бездной (двенадцатый этаж!). Негодяй обещал разжать руки, если я не прощу его и тут же не воссоединюсь с ним. Гости выбежали из-за стола, многим женщинам стало плохо. Тюфяевы упали к моим ногам и умоляли спасти жизнь пекинеса…

В общем, мне надоели выкрутасы Седельникова, и начался у нас период худого мира. Вопреки пословице, он оказался много хуже всякой ссоры. Месяца через два после нашего примирения мне позвонил какой-то дядя и объявил, что Седельников — хахаль его жены. Встречается парочка в его, дяди, гараже, а упившись развратом, отправляется кататься на дядиной машине по какой-то ухабистой местности, в результате чего сел аккумулятор и помято крыло. Дядя категорически требовал, чтобы я возместила ему эти убытки. Стали понемногу объявляться и дамы, на которых Седельников обещал жениться. Обычно я с радостью благословляла эти браки, дамы меня благодарили, и я не знаю, как Седельников потом с ними разбирался и куда девал. Наконец, в один прекрасный день в наш дом явилась девица странного вида. Волосы у нее были бледно-розовые и явно искусственные, губы в зеленой помаде, ногти голубые в зеленый горошек. Девица сообщила, что Седельников является отцом ее будущего ребенка, в доказательство чего она все время держалась за живот. Это стало последней каплей. На следующий день я подала на развод.