Омывает вода Лолиту

горькой солью и лепестками.

От любви умирают розы.

Серебром и анисом полночь

озаряется по карнизам.

Родников серебром зеркальным.

Белых бедер твоих анисом.

От любви умирают розы.

Пошла любимая к морю

погладить волны рукою,

да встретилась, как на горе,

с севильской звонкой рекою.

Пять лодок на ней качалось,

и колокол бил высоко.

Распущен по ветру парус,

а вёсла – в плеске потока.

Прильнувший к башенным стрехам,

что слышишь в бронзовом гуле?

Округлым, как кольца, эхом

там пять голосов вспорхнули.

Взлетая в стремя потока,

несется небо стремниной,

звенят колечки далёко —

все пять над гулкой долиной.

В реке босые

ноги Лусии.

Три тополя-исполина,

звезда над семьей тополиной.

Покусывают лягушки

упругую тьму молчанья, —

по ней зеленым горошком

рассыпано их верещанье.

Сухое дерево тонет

ветрами в речном затоне

и в воде расцветает

кругами, рябью пернатой.

А я у реки вспоминаю

девочку из Гранады.

Белый туман надо мною —

полнится взгляд белизною.

Пусть мне о жизни и лете

скажет гроздь желтых

соцветий.

Тщетно, и что ты ни делай —

взгляд помертвелый и белый.

(А за плечами, взлетая,

плещет душа золотая.)

Небо апрельского мига —

взгляд ослепляет индиго.

Синему душу даруя,

белую розу беру я.

Глаз моих роза не тронет,

белое в синем потонет.

(Слепнет душа от бессилья —

плещутся мертвые крылья.)

– Мама,

сделай меня ледяным!

– Ты замерзнешь тогда,

сынок.

– Мама, сделай меня слюдяным!

– Не согреет слюда,

сынок.

– Мама,

вышей меня на подушке!

– Это можно,

сейчас, сынок.

Мальчик искал свой голос,

спрятанный принцем-кузнечиком.

Мальчик искал свой голос

в росных цветочных венчиках.

– Сделал бы я из голоса

колечко необычайное,

мог бы я в это колечко

спрятать свое молчание.

Мальчик искал свой голос

в росных цветочных венчиках.

(А голос звенел вдалеке

в зеленой одежде кузнечика.)

Мне ее дали.

Море с глобуса

в ней запело.

Сердце наполнили

брызги и пена,

сумрак и рыбы

из света и тени.

Мне ее дали.

Веер из шелка,

мостик из шелка,

входит на мостик

девушка с челкой.

Люди во фраках

сизого цвета

смотрят на мостик

без парапета.

Шелковый веер,

белая стужа,

девушка с челкой

в поисках мужа.

Люди во фраках

льнут к белоплечим,

к белым красотам,

белым наречьям.

Запад цикады

залили звоном.

(Девушка с челкой

тонет в зеленом.)

Бисером звона

искрится веер.

(Люди во фраках

смотрят на север.)

Он из Китайского моря

привез в своем сердце рыбку.

Порою она бороздит

глубины его зрачков.

Моряк, он теперь забывает

о дальних, дальних тавернах.

Он смотрит в воду.

Он когда-то о многом поведать мог.

Да теперь растерялись слова. Он умолк.

Мир полновесный. Кудрявое море.

Звезды и в небе и за кормою.

Он видел двух пап в облачениях белых

и антильянок бронзовотелых.

Он смотрит в воду.

Праздничный день мчится

на колесах веселья,

вперед и назад вертится

на карусели.

Синяя пасха.

Белый сочельник.

Будние дни меняют

кожу, как змеи,

но праздники не поспевают,

не умеют.

Праздники ведь, признаться,

очень стары,

любят в шелка одеваться

и в муары.

Синяя пасха.

Белый сочельник.

Мы карусель привяжем

меж звезд хрустальных,

это тюльпан, скажем,

из стран дальных.

Пятнистые наши лошадки

на пантер похожи.

Как апельсины сладки —

луна в желтой коже!

Завидуешь, Марко Поло?

На лошадках дети

умчатся в земли, которых

не знают на свете.

Синяя пасха.

Белый сочельник.

Грудь, словно солнце, красна,

грудь – голубая луна.

Он из рыжих огней,

серебра и теней.

Брызжет свет веселый