оставь меня:

много дыма без огня.

Как ни лови ты случай,

запру я дверь на ключик

посеребренный, новый,

на ленточке шелко́вой.

При ключике записка:

«Душа моя неблизко».

Забудь ко мне дорогу,

не обивай порога!

Друг-дружок,

оставь меня:

много дыма без огня!

Нету в море апельсинов,

и любви в Севилье нет.

Слишком ярок этот свет.

Дай твой зонтик, я остыну.

А под зонтиком зеленым

сам я выгляжу лимоном,

и за мною – тут как тут —

рыбки слов твоих плывут.

Нету в море апельсинов.

Слишком ярок этот свет!

А любви в Севилье нет!

Ты Моисея видишь сквозь ладан,

он в забытье поверг тебя взглядом.

Под наставленным бычьим оком

четки твои полились потоком.

Дева в шелке тяжелом,

застынь на месте.

Темные дыни грудей

подставь рокочущей мессе.

Ни слова бы,

ни слова не ответил.

В глаза не загляни я:

плясали в них

два деревца шальные.

Смех, золото и ветер.

Ни слова бы,

ни слова не ответил.

Четыре граната

в салу под балконом.

(Сорви мое сердце

зеленым.)

Четыре лимона

уснут под листвою.

(И сердце мое

восковое.)

Проходят и зной и прохлада,

Пройдут —

и ни сердца,

ни сада.

Трудно, ах, как это трудно —

любить тебя и не плакать!

Мне боль причиняет воздух,

сердце

и даже шляпа.

Кому бы продать на базаре

ленточку, и гребешок,

и белую нить печали,

чтобы соткать платок?

Трудно, ах, как это трудно —

любить тебя и не плакать!

Высокие стены.

Широкие реки.

Пришла я с кольцом обручальным,

которое деды носили.

Сто рук погребенных

о нем тосковали в могиле.

В руке моей призрак колечка —

и я прикасаюсь смятенно

к соцветьям бесчисленных пальцев.

Кольца не надену.

Широкие реки.

Высокие стены.

Оставьте кольцо

в затоне.

(Дремучая ночь на плечи

уже мне кладет ладони.)

Сто лет я живу на свете.

Оставьте. Напрасны речи!

Не спрашивайте без проку.

Закиньте кольцо

в затоку.

У ночи четыре луны,

а дерево – только одно,

и тень у него одна,

и птица в листве ночной.

Следы поцелуев твоих

ищу на теле.

А речка целует ветер,

касаясь еле.

В ладони несу твое «нет»,

которое ты дала мне,

как восковой лимон

с тяжестью камня.

У ночи четыре луны,

а дерево – только одно.

Как бабочка, сердце иглой

к памяти пригвождено.

Нарцисс.

Твой аромат.

И дно реки.

Хочу с тобой побыть.

Цветок любви.

Нарцисс.

Твои глаза белы —

в них отсвет волн и рыб.

В моих – узор японский

из бабочек и птиц.

Ты мал, а я велик.

Цветок любви.

Нарцисс.

Лягушки так хитры —

разбили гладь воды,

куда в полубреду

глядим мы – я и ты.

И боль моя.

Все та же боль.

Нарцисс.

Птицей не встревожена

ветка молодая.

Жалуется эхо

без слез, без страданья.

Человек и Чаща.

Плачу

у пучины горькой,

А в моих зрачках

два поющих моря.

День пролетает мимо.

Ночь непоколебима.

День умирает рано.

Ночь – за его крылами.

День посреди бурана.

Ночь перед зеркалами.

Слышу, как источник

искрится струей.

В пальцах винограда

луч – как острие,

и готов он сердце

отыскать мое.

И не наяву ли,

глядя в облака,

я себе приснился

струйкой родника.

1860

Под луною черной

подпевает шпорам

ремешок наборный…

Вороной бывалый,

не дождаться мертвому привала!

…Словно плач заводят.

Молодой разбойник

уронил поводья.

Вороной мой ладный,

о как горько пахнет лепесток булатный!

Под луною черной

заплывает кровью

край дороги горной.

Вороной бывалый,