Арей веткой махнул и едва на ногах удержался.

— В храме, имею в виду… в храме, со жрецом, — Еська держал меня крепко, захочешь — не вывернешься. — А теперь представь. Матушка ему невесту жалует царских кровей, а он от этакой милости сбегает. Неудобственно получилось бы.

И куда тише добавил:

— С такого неудобства и голову утратить недолго. Самым что ни на есть буквальным способом. Вот наш Кирей и постарался… правда, перебрали слегка… денька этак на два перебрали… но что сделаешь, широкая душа…

— З-зослава, — повторил Арей, протягивая мне зеленую ветку черемухи.

Чуть помятые листочки.

Погнутые веточки.

Цветы пожухлые, еще не отлетевшие.

— Эт-то т-тебе…

— От спасибо. — Ветку я взяла и, перехвативши, по плечах перетянула. — Что ж ты творишь, нелюдь азарский!

Била я не сильно.

Не от души и не от обиды, которая мигом разошлась, будто ее и не бывало. На пьяных да на малых не обижаются… и еще на разумом скорбных… и отчего-то мне так радостно сделалось. Не от виду Ареевого, но от слов Еськиных.

Стало быть, Кирей… и вновь же, иродище, ни словечком…

…хотя когда?

Дай, Божиня, памяти. Я его давече не видывала… а дня три и не видывала. Еще удивлялася, куда ж делся он и отчего сие не вызывает у Архипа Полуэктовича беспокойствия.

…значится, пили.

— Я ж… я… — Он покачнулся и дыхнул перегаром. — И-извини… я… к… к тебе… ш-шел… и в-вот…

— Пришел, — помог Еська, рукав выпуская. — Зось, ты уж приглянь за ним, добре? Кирей в отключке, а этот… он же… того…

— И этого. — Я махнула рукой. — Иди… Еська… и другим разом лучше сами упреждайте, чем слышать от кого…

— Я бы сказал. — Еськино лицо вдруг стало таким… как у старика. — Если бы мог говорить, когда желаю… я бы сказал, Зослава. Клянусь своей силой.

— Верю.

— Спасибо.

Он отступил.

— Скоро уже… летом все решится и… до лета ведь доживем?

— Доживем…

Куда ж мы денемся.

— Скажи хозяину, — попросила я, — что мне б кваску холодненького белого… и Кирею пусть поставит. Небось тоже голова гудеть будет.

Квас от похмелья — первое дело. А еще тетка Алевтина была мастерицею варить густой суп на говяжьих мослах, с травами, с перцем острым…

— Зослава. — Арей сел на траву и глаза потер. — Я пьяный…

— Пьяный.

— Я к тебе идти… х-хотел идти… а… вхрм… — Он мотнул головой и болезненно поморщился. — А он и грит… в-выпить надо… п-пропить нвесту…

…невесту сговоренную и вправду по обычаю пропивали всем селом. Батька невестин для того самогон загодя гнал, когда баклагу, когда две…

— И я… чуть-чуть… — Он пальцы свел. — К-каплюшечку… смую…

— Дурень. — Я села рядом и пригладила встрепанные его волосы.

От что нам ныне делать-то?

Смех.

И слезы.

Сбегчи, как в сказке, на край мира? Но, мыслится, меня и на краю, и за краем отыщут. Да и Арею царица не простит.

— А у меня вот, — он поскреб лоб, — с-свербит… р-растут… Кирей грит, это сила в-врнулась… тперь с ргами буду.

И вправду на лбу евонном будто бы две шишечки пролупились, пока махонькие, бледненькие. От же ж… оно, конечно, от рогов этих польза невеликая, да и вреда немашечки. Пускай себе…

— Будешь, как есть будешь. Приляг.

— А ты?

— А я посижу.

— Не… — Арей покачал головою. — Не хочу лежать. Я с тобою хочу.

— Я рядышком посижу…

Он все ж таки лег, растянулся на зеленой траве. Положил голову на колени мои, глаза закрыл. И успокоился, как-то от… поняла я, что успокоился.

И мне хорошо стало.

Не знаю, как оно там еще будет. Царева невеста дареная никуда не денется, как и мой жених заклятый, а все одно, они существовали, но где-то вовне, там, за чертою старого сада, в котором отцвела черемуха, но запах ее остался.

Арей дремал.

Я сидела, веткою зеленой комарье разгоняя. От же, магики магиками, а противо кровопийцев этаких заклятия не придумали. Ничего… может, я сподоблюся. И тогда войду, как говаривала Люциана Береславовна, в анналы магической науки.

Мысль сия была приятною.

Арей открыл глаза, когда уже темнеть начало. Весенние деньки легки и обманчиво теплы, а все ж под вечер холодком тянет, да и трава от рос сыреет.

Вечерняя роса — она особая.

И сил прибавляет, и здоровья. Омой глаза — и уйдут слепые пятна. Рану оботри — и гной из нее выйдет, выплеснется. Кожную какую болячку тоже излечит…

Младенчиков вечерняя роса от больного живота спасет.

Матерям возвернет покой. А если с хлебною корочкою ее съести да зажевать листом мятным, то и молока прибудет — верное средство, бабка им не раз пользовалась. Девки в росах волосы полощут.

И лицо умывают.

Старики — примочки делают для ног больных…

…да и здоровым она не во вред, если, конечно, не развалиться на тех росах, как Арей. Я уж и будить подумывала, хоть и сладко он спал, спокойно, да как бы не застудил спину.

А он сам глаза открыл.

Уставился в небо сизое.

— Ты не ушла?

Небо весною, что девка перед ярмарокою, один за другим наряды меняет. То синевой убирается, то ружовым, то лиловым, как от ныне… и гляди на него — всяк день иное.

— А надобно было?

Глаза ясные.

И пусть пахнет от Арея брагою, да ныне тверез.

— Не надобно… давно так?

— Давно.

Уже и ноги затекли, уж не ведаю, смогу ли встать. Да только ноги — малая плата. И не жалею… сидела пока, думала все, как оно мы жить бы могли, если б…

— Простишь?

Он не вставал.

Глядел снизу вверх. Разглядывал. И боязно стало. Чего увидит? После царицы-то… а невеста его небось собою хороша. Не бывает, чтоб некрасивая боярыня. А может, она навроде Велимиры нашее? Лицом бела, волосом темна… или светла… главное, что кожа у нее гладенькая и мягонькая, будто шелковая. Что нет на руках у нее мозолей, что махонькие оне, будто бы дитячие.

И сама-то она, птичка дивная, с ирия слетевшая…

…шелками шьет.

Беседы ведет умные… иль не ведет, но и молчит так, что в словах нужды нет. Прежде-то что? Прежде Арею на боярынь заглядываться смыслу не было, а ныне… милостью царской…