там охраны-то было всего шесть тысяч эсэсовцев из соединения «Мертвая Голова». А заключенных под сто пятьдесят тысяч. Стоило только как следует всколыхнуть это баранье стадо, и нет эсэсовцев. Голыми руками на клочки порвали, их же газом потравили, да в их же печи засунули… многих живьем.

А вот дальше… Подвоза продуктов питания нет. Боеприпасы — те, что в бою взяты. Оружие — тоже. Вода есть — хоть это радует. А со всех сторон оккупированная страна. До линии фронта, как и до моря пилить-недопилить. И подтягиваются войска.

Развернуть нормальную артиллерию мы фрицам не даем, постоянно диверсиями выводя ее из строя. Штабы жжем. Продовольствие отбиваем и в лагерь везем. Но сразу везде-то мы быть не можем.

Мне все равно. Что на Восточном Фронте я в немецком тылу партизанил, что здесь тем же самым занимаюсь. А людям как? Они же совсем не «супер» и не «сверх». Гибнут сотнями и тысячами. Чтобы не плодить эпидемии и заразу, те же зондеркоманды их в те же печи несут, что и при фрицах.

А есть и еще одна напасть — авиация. У врага полное превосходство в воздухе. Вот они нас и бомбят, почем зря. Бомбили… Пока Макс не психанул. Уровень сил скачком поднялся. Теперь он наше ПВО. Чрезвычайно эффективное. Сперва просто ломал самолеты в воздухе. Теперь сажает: пулеметы и патроны лишними не бывают.

Но я все равно не понимаю на что надеется Николь? С другой стороны даже так как сейчас лучше, чем так, как было. Теперь хотя бы аппатичности этой и тупой покорности нет. Умирают, но умирают в бою.

Но завтра-послезавтра подойдут действительно боеспособные части. Возможно, и Гидра отметится со своими бластерами и роботами. И закатают нас как в асфальт катком.

Я как-то предложил на совещании командиров пойти в прорыв к морю. Или на Берлин. Понятно, что такой рывок переживут единицы, и будет это марш камикадзе. Мне понятно, и все это поняли. Но не поддержали. Цепляются за какую-то надежду. Продлевают агонию…

С другой стороны… Войска и ресурсы оттягиваются от фронта — значит Союзу все полегче. Значит наступать будут быстрее. Может и к нам успеют… Хотя, кого я обманываю? Сорок третий, лето. Год мы в любом случае не продержимся.

* * *

— Шах, — говорит мне Логан и ставит своего ферзя на доску. Я хмыкаю — неприятная позиция, но есть варианты. С Логаном есть варианты. С Николь нет. Видимо это просто склад ума. Не шахматный у меня. Интриговать не люблю. Закрываюсь слоном. Логан задумчиво выпускает струйку дыма и уводит ферзя из-под удара.

— Мат, — ставлю пешку на черное, и Логан откидывается на спинку кресла, признавая поражение.

Иногда пешка ставит мат. А иногда проваливает все дело. Но бывает, что становится ферзем.

* * *

Заканчивалась вторая неделя «восстания». Люди устали. Вновь в воздухе начинала витать обреченность.

Николь давно обзавелась своей знаменитой повязкой на глаз, чтобы не нервировать лишний раз собеседников, которые постоянно на него косятся и отвлекаются от темы разговора.

Вернувшись с очередной проведенной диверсии, я застал ее одну в штабной комнате. В том здании, что мы сами отвели себе под ставку командования.

Картер, Логан и Кэп со своей командой были еще на деле. А я вот вернулся. И то, что я увидел, мне не нравилось совершенно: повязка лежит на столе с расстеленной картой, там же лежит карандаш и пистолет, а несгибаемая Ник Фьюри сидит, спрятав лицо в ладонях.

— ВиктОр? — убрала она руки от лица и повернулась ко мне, среагировав на звук.

— У тебя ведь нет плана, Ник? — прямо в лоб, без приветствий, хмуро спросил я, глядя ей прямо в глаза. Наверное во всем лагере я единственный, кто спокойно мог смотреть в них при отсутствии повязки.

Она промолчала и отвела взгляд.

Большего мне было уже не надо. И то, что она спохватилась и начала говорить после этого, я уже не слушал. Пустые слова. Они ничего не значат.

Я развернулся и вышел. Николь кричала что-то в догонку. Но опять же, я не слушал. Это все не имело больше значения.

Я шел к Максу. Точнее, сначала в бывший лабораторный комплекс, а потом к Максу.

Нашел я его сидящим возле зенитки и тоскливо смотрящим в небо. Я подходил к нему, а ноги наливались свинцом, глаза так и норовили опуститься к земле, шаг становился тяжелым, а полысевшие брови хмуро сходились на переносице.

— Макс, — обратился я к нему.

— Виктор? — вопросительно повернулся он ко мне.

— Ты понимаешь, что все здесь обречены? — прямо, без всяких уловок начал я.

— Но у Фьюри же есть план… — начал он и осекся, глядя в мои глаза. Он не был дураком. И прекрасно все понял по одному взгляду.

Я достал шприц с голубой жидкостью и дал ему.

— Но как это поможет? — недоуменно спросил он. Что это такое, объяснять не пришлось.

— Ты не знаешь масштаба своих сил, — нехотя начал я. То, что я сейчас делал — возможно главная ошибка моей жизни, за которую будет позже расплачиваться вся планета. Возможно. Но здесь и сейчас сто тысяч человек. Пятьдесят тысяч мы за эти две недели уже потеряли. Последствия в будущем и люди здесь.

Я не люблю евреев. Сказывается воспитание еще «той» жизни. Но они люди. А с людьми ТАК нельзя. И я не политик, чтобы спокойно жертвовать тысячами людей, считая их статистикой.

Возможно в будущем меня проклянут за это. Но…

— Со временем ты будешь способен своей силой извлечь ядро из планеты и закинуть его на Солнце. Но у нас нет этого времени, — сказал я ему.

— «Но»? — уловил он недосказанное.

— Это риск, — расписывать чем именно он рискует не стал. Он и так все знает. Не может не знать. Свои эксперименты Шмидт проводил, не скрываясь от других подопытных.

Рука, держащая шприц, задрожала и он торопливо передал его мне, чтобы не уронить.

— Подумай, — сказал я и, развернувшись, ушел. Где меня найти, он знает.

* * *

В той самой лаборатории. На том самом столе лежал, только уже не я, а пятнадцатилетний подросток. Крепежи были ему не по размеру и стояли не там, где надо, но это исправил он же сам. Просто своей силой передвинул.

И зафиксировал он себя тоже сам. Но сыворотку ввел я. Так, как и показывал Шмидт, прямо в сердце.

Сразу после введения, я с разбегу выпрыгнул в окно, поскольку весь металл в помещении начал подозрительно дрожать и