На выбор твоей матери повлияла, конечно, подобная беспредельная свобода нравов, но не обошлось и без кое-чего другого, по-моему. Что нам известно о работе нашего мозга? Многое, но не все. Кто может утверждать, что в каком-то далеком, темном уголке ее сознания не возникла догадка, что человек, которого она называла папой, вовсе не был ее отцом? Разве не от этого происходили ее бесконечные переживания, ее неуравновешенность?

Пока она была ребенком, подростком и девушкой, я никогда не задумывалась над ее поведением, сказочный маскарад, в котором я ее вырастила, был идеальным. Но когда она вернулась из той поездки с животом, с трехмесячной беременностью, вот тогда я и спохватилась. Фальшь, ложь скрыть невозможно. Вернее, можно утаить на какое-то время, но потом, когда ты меньше всего этого ожидаешь, она вдруг словно вырастает из-под земли, и уже не такой скромной, как тогда, когда ты ее произносила, и внешне отнюдь не такой же невинной, нет; за прошедшее с тех пор время ложь превратилась в чудовище, во всепожирающее чудище. И едва ты обнаруживаешь этого монстра, как он в тот же момент набрасывается на тебя и с невероятной жадностью пожирает вместе со всем твоим окружением.

Однажды, когда тебе исполнилось десять лет, ты вернулась из школы в слезах. «Лгунья!» — закричала ты мне и заперлась в своей комнате. Ты узнала, что сказка обернулась ложью.

Лгунья — так можно было бы озаглавить мою автобиографию. С тех пор как я появилась на свет, я солгала только однажды.

Тем самым я исковеркала три жизни.

Дрозд по-прежнему все сидит передо мной на столе. Аппетит у него теперь хуже, чем поначалу. Он не зовет меня больше непрестанно, он сидит неподвижно и уже не высовывает головку из коробки: мне видны только перышки на его макушке.

Сегодня утром, несмотря на мороз, я отправилась в питомник вместе с супругами Райзман. До последнего момента не решалась я отважиться на эту поездку. Мороз стоял такой, что даже медведь испугался бы, к тому же в каком-то уголке сердца тайный голос нашептывал мне — а нужны ли тебе еще какие-то цветы? Однако, набирая номер телефона Райзманов, я взглянула в окно на поблекший сад и пожалела о своем эгоизме. Я, возможно, и не доживу до следующего оживления природы, но ты-то увидишь еще много весен.

Что-то сильно мучает меня в эти дни! Когда не пишу к тебе, брожу по комнатам, нигде не находя покоя. И нет такого занятия из немногих, какие мне по силам, которое позволило бы хоть чуть-чуть успокоиться, хотя бы на минуту уйти от печальных воспоминаний. У меня впечатление, будто наша память работает, словно морозильник. Помнишь, как бывает, когда достаешь из него какой-нибудь продукт? Поначалу он твердый, как кирпич, не имеет ни запаха, ни вкуса, покрыт белой патиной; но стоит положить его в духовку, как он постепенно приобретает прежнюю форму, цвет и наполняет кухню своим ароматом.

Так и печальные воспоминания — они дремлют до поры до времени в одной из бесчисленных пещер памяти, обитают там годами, десятилетиями, порой всю жизнь. А в один прекрасный день появляются на свет божий, и ты снова ощущаешь пережитую некогда боль так же остро и мучительно, как и тогда, много лет назад.

Я рассказывала тебе о своей жизни, о своем секрете. Но чтобы раскрыть подробнее всю историю, надо начать издалека, с моей молодости, с той ненормальной изоляции, в какой я росла и продолжала жить потом. В мое время интеллигентность для женщины была отнюдь не самым лучшим приданым при замужестве; по прежним обычаям жена — это не что иное, как покорная и обожаемая племенная корова. А женщина, которая вздумала бы задавать вопросы, супруга любопытная и беспокойная, — это уж самое последнее, на что можно было согласиться. Поэтому одиночество, которое я переживала в юности, было действительно очень ощутимым.

По правде говоря, в восемнадцать — двадцать лет, поскольку я была недурна собой и к тому же из довольно состоятельной семьи, возле меня вился целый рой воздыхателей, но едва я обнаруживала умение складно излагать свои мысли, как только открывала глубины сердца и делилась своими мечтами, вокруг меня тотчас возникала пустота. Разумеется, я могла бы и помолчать и притвориться кем-то, кем на самом деле не была, но, к сожалению, — или к счастью, — несмотря на келейное воспитание, лучшая часть меня была еще жива, и я отказывалась фальшивить.

Закончив лицей, как ты знаешь, я не продолжила учебу, потому что против того возражал отец. Отказ дался мне очень трудно. Именно поэтому во мне по-прежнему жила жажда знаний. Как только какой-нибудь молодой человек говорил, что учится на врача, я засыпала его вопросами, я была чрезвычайно любознательна.

Точно так же вела я себя и с будущими инженерами, с будущими адвокатами. Мое поведение вводило их в заблуждение. Им казалось, что меня больше интересует их специальность, нежели они сами, да так оно, наверное, и было на самом деле. Когда я общалась со своими подругами, с одноклассницами, у меня складывалось впечатление, будто мы принадлежим к разным мирам, отстоящим друга от друга на много световых лет. И главным водоразделом между нами оказалось женское коварство. Насколько я была лишена его, настолько они довели это женское оружие до совершенства.

Мужчины же за внешней самоуверенностью и надменностью, по сути, крайне слабы и наивны. У них в душе имеются очень примитивные рычаги, достаточно нажать на один из них, как они тут же оказываются на сковородке, словно жареная рыба. Я поняла это довольно поздно, но мои подруги знали все уже лет в пятнадцать-шестнадцать.

С прирожденным талантом принимали они или отвергали записочки, отвечая на них в разной тональности, в зависимости от ситуации, назначали или не назначали свидания, приходили на них всегда с опозданием. А во время танцев умели в лучшем виде показать свою фигуру и впериться в глаза партнеру с напряженным выражением молодой оленихи. В этом и состоит секрет женского коварства, кокетства, которое приводит к успеху у мужчин.

Я же, понимаешь ли, была проста, точно картошка, не понимала совершенно ничего из всего, что происходило вокруг. Хоть это и покажется тебе странным, во мне была какая-то честность, глубокое чувство порядочности, и все это не позволяло мне обманывать юношу. Я надеялась, что однажды встречу молодого человека, с которым смогу до утра разговаривать обо всем на свете. И мы поймем, что на многое смотрим одинаково, что испытываем одни и те же чувства. Тогда могла бы родиться и любовь, и это была бы любовь, основанная на дружбе, на уважении, а не легкая любовная интрижка или обман. Мне хотелось дружбы в любви, и я мужественно искала ее, очень мужественно, в старом значении этого слова. Именно мое стремление к равенству, наверное, и пугало ухажеров.

Так постепенно я оказалась в незавидной роли, какая обычно достается дурнушкам. У меня было много друзей, но они приходили ко мне лишь поведать о своих любовных страданиях. Одна за другой мои подруги выходили замуж, и мне казалось тогда, что вся моя жизнь — сплошное хождение по свадьбам. У сверстниц моих рождались дети, а я по-прежнему оставалась незамужней девицей и продолжала жить в родительском доме, уже почти окончательно смирившись с тем, что так навсегда и останусь в старых девах. «Но что это ты вбила себе в голову, — удивлялась моя мать, — неужели тебе не нравится такой-то или даже такой-то молодой человек?» Родители не сомневались, что все трудности в общении с противоположным полом происходили от странностей моего характера. Огорчало ли это меня? Не знаю.