Но это ему просто приснилось на минуточку, потому что были такие дни и даже недели в его жизни, о которых он не мог вспоминать, просто сил не было, и вместо них появлялись странные сны. Рано утром, за секунду до того, как Клавдия Петровна начнет будить на работу.

Тут я передал этот листок соседу, и жизнь Боброва исчезла, растворилась, растаяла, как будто не было ее совсем.

Но она была, была!

Жаль, никто не напишет.

У Галины Кузнецовой был роман с Иваном Буниным. Он был на тридцать лет старше. Она жила в одном доме с ним и его женой Верой Николаевной, в Грассе, на юге Франции, с 1927 по 1934 год. Потом она сошлась с Маргаритой Степун (сестрой известного философа Федора Степуна) – на глазах Бунина и его жены.

Можно себе представить, что там была за жизнь, в этом доме.

Но в ее «Грасском дневнике» – ни слова об этом. Благолепие: великий писатель, его милая и добрая жена, его почитатели, и она – почтительная ученица и помощница. Ни одного резкого слова об окружении Бунина: все такие приятные и талантливые люди.

Не жизнь, а беломраморный барельеф.

Не дневник, а сплошное умолчание.

Но!

Но уже буквально на второй странице!

Читайте внимательно:

«Там на одной из террас есть пустой каменный водоем. На дне его среди веток и мусора лежит маленький, чисто вымытый дождями скелет кошки. Очевидно, она соскочила туда, а выбраться назад не смогла. И хотя умирала она, должно быть, медленно и мучительно – в скелетике ее, в аккуратно поджатых желтых косточках передних лапок есть какое-то глубокое, трогательное успокоение. Она так тихо лежит…»

Какой точный символ. Здесь всё про Галину Кузнецову: Это она попала в высохший водоем (любовь старика Бунина), не смогла выбраться назад (некуда, и никого вокруг), душевная гибель ее была медленна и мучительна (отчаяние-одиночество), но в результате – умиротворенно сложенные лапки и изящный скелетик.

«Иван Алексеевич, однако, предупредил меня, чтобы я не говорила о кошках в присутствии Веры Николаевны – у нее к ним какой-то болезненный страх».

Вот, собственно, и весь «Грасский дневник».

Дальше второй страницы можно не читать.

В смысле смысла, я имею в виду.

Как доказать, что высокая культура – нужна?

Та культура, которая не приносит быструю прибыль и не доставляет быстрое удовольствие.

Как доказать, что нужно сохранять памятники архитектуры, переиздавать и изучать классику, и не только изучать силами специалистов, но и проходить в школе, но и просто читать (смотреть, слушать) время от времени?

Что нужно ходить в музеи и в театры.

Как доказать, что Пушкин – великий поэт, а Малевич – великий художник? Хотя один написал много красивых слов, а другой – нарисовал много прямых углов. Ну, душа в заветной лире. Ну, черный квадрат.

Никак это нельзя доказать.

А вот доказать обратное – легко.

Пушкин старомоден, непонятен, неинтересен. «Свободы сеятель пустынный» – это как? Про что? Почему пустынный? Араб, что ли?

Малевич? Да любой сам так может, квадраты раскрашивать. За что же ему слава, а его наследникам миллионы?

Высокая культура не доказывается. Она принимается как данность, не подлежащая обсуждению именно в смысле своей необходимости.

Или не принимается.

В пьесе Петера Вайса «Дознание» узница концлагеря вспоминает: – На площади был кран, из него текла тоненькая струйка воды. С утра к крану стояла длинная очередь. Утолив жажду, люди снова становились в очередь, набрать воды для умывания. Те, которые переставали умываться, опускались и гибли.

В апреле 1981 года студент пятого курса Вадик N получил письмо.

Незнакомый старик уведомлял Вадика, что его отец был агентом, сексотом. Старика взяли в пятидесятом по делу гидротехников, и следователь показал ему донос, написанный Вадиковым отцом. А потом, в лагере, этот старик встретил еще четверых, которых погубил он же. Письмо завершалось словами, что сын должен знать правду об отце. Даже самую страшную.

Вадик был комсомолец, как все. Но гэбистов не любил – тоже как все в его компании. Его приглашали в первый отдел, закидывали удочку; он делал вид, что не понимает. Отца своего он обожал, отец был инженер, строитель гидростанций, человек веселый и сильный. Умер за год до этого письма.

Сначала Вадик не поверил. Потом затосковал. Он всегда хотел быть, как отец. Читать те же книги, курить те же сигареты, так же завязывать галстук, маленьким красивым узлом.

– Мама, – однажды сказал Вадик за завтраком. – Расскажи мне правду о папе.

– Какую правду? – мать спросила вроде бы спокойно.

– Я получил письмо, – сказал Вадик.

– От Веры Ильиничны?

– От какой Веры Ильиничны?

– У тебя есть сестра Танечка, на два года младше, – заплакала мать. – Вера Ильинична была на похоронах, ты спрашивал, я сказала, что это с работы…

Вадик погладил ее по плечу, сказал «не плачь, ничего» и тем же днем пошел в первый отдел и сказал, что да, согласен работать в органах. Раз никому нельзя верить.

Дослужившись до майора, он записался на прием к генералу, начальнику управления. По личному вопросу: был ли его отец секретным сотрудником госбезопасности. Пятидесятый год, дело гидротехников.

Через две недели генерал вызвал его и сказал, что нет, не было такого агента. И такого доносчика не было, и свидетеля с такой фамилией не было тоже. В деле гидротехников главные показания давал доцент Z – и генерал назвал фамилию старика, который написал письмо студенту Вадику.

Генерал рассказывал, когда завербовали доцента Z, и когда посадили, и всякие интересные подробности: его бывший шеф и учитель работал на этом знаменитом деле.

– У него жена была очень красивая, – говорил генерал. – Шеф рассказывал. Но нехорошая. Развелась с ним, когда его взяли. Но страшно красивая. Вера Ильинична Вигель, я даже фамилию запомнил.

Постаревший Вадик пошел домой пешком: он жил на Пятницкой. Прошел через Ильинку и Хрустальный переулок. На Москворецком мосту остановился. Был ноябрь, первый легкий снегопад. Под мостом катилась река, серая, как этот вечер, как все на свете. Что было делать?

– Ну и что мне было делать? – спросил меня, рассказав эту историю, полковник Вадим Петрович N.

– Плюнуть, – сказал я. – Плюнуть на могилу этого козла. И уволиться из гэбэ.

– Я так и сделал, – сказал он. – В смысле плюнул.

Меня много раз спасали, говоря мне правду.