Анаэ: Да уж, что за ужасы творятся в мире! Гораздо лучше сидеть спокойно дома, не вылезая из постели!

Конрад целует ей руку. Анаэ сначала удивляется, потом улыбается.

Вы выпили ваше снадобье? Вот и ладно. А теперь садитесь, пожалуйста, за рояль… Венцеслав, вы умеете петь? Подпевайте!

Конрад садится к роялю. У него визгливый голос, у Анаэ — бас.

Анаэ и Конрад (поют вместе):

Упал платок с головы моей милой,

А я его подобрал, а я его подобрал…

Венцеслав (развеселившись): А кому принадлежит это… это… сочинение?

Анаэ: Ну конечно же Конраду! Правда, красиво? Так чисто, так свежо!

Венцеслав: Да-да… Очаровательно!

Анаэ и Конрад (снова поют вместе):

А я его подобрал, а я его подобрал.

Рука дрожала, душа трепетала,

Когда я его целовал, когда я его целовал.

А после, когда на балкон она выйдет…

Входит Фридрих. Они замолкают.

Венцеслав (сквозь зубы): Какая жалость!

Фридрих: Гляди-ка! Ты уже тут? А я только что приехал.

Венцеслав: Я тоже. Слушал вот последнюю песню Конрада. Очаровательно!

Конрад: О! Какой пустяк! Ничего особенного! Всего лишь сарабанда!

Фридрих: Старая банда? Какая банда?

Конрад (саркастически): Не «старая банда», а «сарабанда», ничего общего с бандой. Мне очень жаль, Фридрих, но вынужден вас разочаровать. Сарабанда — старинная мелодия.

Фридрих (смеясь): Ничего страшного. Я и сам не раз писал «Шекспир» через «е»! Всякое бывает! Однако лихая у вас получилась эта самая… банда! Одно слово — лихая! (Прыскает со смеху, а потом хохочет во все горло.)

Анаэ (возмущенно): В чем дело? Чему он так смеется? Ой! Лихая банда! Хо-хо-хо, и правда смешно! Фридрих, смешно-то как! Я с вами когда-нибудь помру со смеху, мой мышонок! Хо-хо-хо-хо-хо!

Схватившись за бока, она хохочет до слез вместе с Венцеславом и Фридрихом. Конрад один натянуто улыбается.

(Обращаясь к Конраду.) А вы не смеетесь вместе с нами, друг мой? Разве это не забавно? Нет? Тогда и я не буду! Как хорошо, что у меня есть Конрад. Он говорит мне, что смешно, а что нет, помогая избежать массы оплошностей и глупых положений!

Венцеслав (вытирая слезы): И все же это было очень смешно.

Конрад (сухо): Вот как? Вы находите? (Обращаясь к Фридриху.) Лично я ничего забавного в этом не вижу. Мне горько вас оспаривать, господин фон Комбург, но я нахожу вашу остроту надуманной: «лихая сарабанда», ну и что? Не понимаю, что вас так рассмешило в этой жалкой игре слов и что заставило вас рекомендовать ее вашей столь тонкой и столь восприимчивой супруге! Впрочем, если бы только я имел влияние на ее веселость, я осмелился бы запретить ей смеяться над этим. Скажем так: если вы находите это забавным, то, значит, я начисто лишен какого бы то ни было вкуса, на что вы и пытаетесь мне указать. Так?

Фридрих (переполошившись): О нет… Вернее, да… то есть… вы правы… Впрочем, я сильно смеялся только внешне, снаружи, так сказать, а внутри — почти не смеялся, то есть снаружи я хохотал, а про себя — зевал от скуки. Вот.

Венцеслав (раздраженно): А я считаю, что это очень даже забавно! И полностью согласен с твоим первоначальным мнением, Фридрих!

Конрад (сухо): Да уж, ты хорошо посмеялся.

Венцеслав: Да! Я смеялся, потому что оценил всю соль этой шутки! Я смеялся ради собственного удовольствия! Я так редко смеюсь, что решил не лишать себя этого удовольствия. И если я был не прав, пусть мне это докажут!

Анаэ: О господи! Столько шума из-за какой-то шутки! С ума вы все посходили, что ли?

Входит Адель, бледная как смерть, буквально повиснув на Корнелиусе.

Адель: Вы видели? Вы это видели?

Фридрих: Нет! Я ничего не видел, дорогая Адель! А что?

Адель: Анархист! Эрцгерцог! Из револьвера! Какой ужас!

Корнелиус: Ну и что? Что такого? Каждый год один и тот же анархист стреляет в эрцгерцога и каждый раз мимо. И ни разу его не поймали. Впрочем, не известно, тот же он или нет.

Адель: О господи! Какой ужас! Все одно к одному, мы все в опасности!

Корнелиус: Если бы все и правда было одно к одному, это было бы тревожно и я мог бы понять ваше волнение, но где тут одно к одному? Один анархист стрелял из одного пистолета, но, поскольку ни в одного эрцгерцога он не попал, все это не стоит выеденного яйца!

Адель: Не стоит?! Ах так?! Уж вы-то, конечно, не промахнулись бы, так ведь?

Корнелиус (задумчиво): На таком расстоянии и при таком освещении, сбоку, учитывая комплекцию эрцгерцога… Нет, я точно не промахнулся бы! Я даже всадил бы ему пулю прямо между глаз.

Адель: И он этим гордится! Он гордится этим, негодяй! Гордится! Вы слышите, господа, как этот человек говорит об эрцгерцоге, осыпающем его неслыханными милостями? А он рассуждает о нем, будто тот мишень или какой-то черепок!

Корнелиус: Я ничего не имею против эрцгерцога. Я просто сказал, что он отличается крепким телосложением и, следовательно, представляет собой удобную мишень для любого мало-мальски умелого стрелка!

Адель: «Мало-мальски»! «Мало-мальски умелого стрелка»! А еще и изменника, и клятвопреступника! А еще уголовника!

Корнелиус: При чем тут клятвопреступник? Кто клятвопреступник? Вы обо мне говорите? Я никогда не клялся, что не убью… вернее, что убью эрцгерцога!

Фридрих: Да успокойтесь вы оба! Уверяю вас, что никто здесь и в мыслях не имеет убивать эрцгерцога!

Анаэ: Рог вам в бок, господа! Ей-богу! О чем вы тут толкуете? О расстоянии, о чувствах! Да какая разница? Какая разница, какого зверя травить — волка или оборотня, — коль скоро он стал опасен?! Поехали, господа! Труба зовет! (Обращаясь к Фридриху.) Очень неудобно, что тут нет колоколов, в набат не ударить.

Фридрих: И правда, любимая, тут единственный колокольчик — тот, что на двери! Правда, обычно в Вене этого бывает достаточно. Здесь только попы на колоколах висят! А впрочем, зачем нам набат?

Анаэ: Затем, что наш славный эрцгерцог и правда чуть не схлопотал пару горстей свинца в грудь или голову, и теперь нам надо изловить этого негодяя, да еще и негодного стрелка в придачу, который срывает нам бега. Если жандармы не способны его поймать, значит, придется это сделать нам самим!