Она поцеловала его в голову.

— Я действительно люблю тебя, Джейн. Это так ужасно.

— Знаю, дорогой, знаю.

— Останься… Я буду с тобою нежен.

— Не сейчас, дорогой. Еще рано. Скоро.

— Обещаешь?

— Обещаю. И, дорогой?…

— Да? — сказал Мун.

— Ты не сделаешь для меня кое-что? — Она прильнула к нему, источая аромат и тепло.

— Джейн, я сделаю для тебя все что угодно.

— Упакуй Мари.

— Упаковать ее? — осторожно спросил Мун.

— Избавься от нее. До моего возвращения, хорошо, дорогой? Меня все это так нервирует. Ее ведь здесь не будет, когда я вернусь, а?

Мун обнял себя и дернулся телом, изображая поклон.

— Ты милашка, ты такой славный.

Ароматное тепло отльнуло от него.

— Джейн… а что это за работа моделью, уроки французского и прочее — я ничего об этом не знаю.

— Ну так ты же весь день в библиотеке, так?… Тебя никогда здесь нет… Мари навещало много друзей, и я никогда не интересовалась, чем она занимается в свободное время.

— Тут звонил один человек, — сказал Мун. — Похоже, он думал, что ты… Джейн, ты ведь не знаешь французского?

— Дорогой, не будь таким занудой. Я ничего не делала, ты же меня знаешь. Только смотрела.

Она поцеловала его еще раз и вышла. Мун сидел совсем неподвижно и смотрел, как из раны течет кровь. Он попытался зализать ее, но не дотянулся. Он услышал, как хлопнула передняя дверь, а вскоре за этим заскрипела и покатила вдоль конюшен карета.

Когда все стихло, Мун поднялся и разыскал чистый носовой платок. Он отнес его в ванную, намочил под краном и перевязал им ногу. Стены ванной запотели, но теперь в поверхностях не было жизни, которая могла его тронуть. Пена съежилась в пленку пузырьков на мертвой воде. Он вышел и прохромал в комнату Мари. Там было темно, он безрезультатно пощелкал выключателем у двери вверх-вниз. Мун медленно двинулся вперед и упал на постель, на которой и лежал, пока тьма не побледнела достаточно, чтобы он смог разглядеть рядом с собой лампу. Он включил ее и сел.

Он не был в этой комнате с тех пор, как Мари в нее въехала. Он знал ее немного как комнату для служанок, которая в разное время принадлежала разным девушкам, ни одна из которых ничего для него не значила. Их звали Кристина, Мейбл и Джоан, а до них были другие. Тем не менее комната Мари его очаровала. Она была не слишком прибрана, но неприбранность ее украшала — повсюду были разбросаны цветастые пятна: розовые и голубые лоскуты нейлона, две голубые туфли и одна белая на постели, повсюду книжки в кричащих обложках, через кресло переброшен алый шелковый шнур, разнообразная одежда наполовину в ящиках и шкафах, наполовину наружу. Сачок с бамбуковой ручкой и белая меховая тапка неудачно соседствовали на туалетном столике посреди разноцветных бутылочек. Мун взял тапку и потер мехом лицо. Мех перепачкался кровью, и он тут же расплакался.

Он посмотрел на себя в зеркало, и его жалость к своему образу отразилась назад к нему, но не утешила. Когда он наклонился к закрывающимся зеркальным створкам, то заметил отражение своего отражения, и его отражение, и его и увидел себя множащимся и убывающим между зеркалами, тогда как сам он в ужасе замер точно в центре линии, которая протянулась до краев плоской земли. Он закрыл глаза, выпрямился и рухнул на табурет. Он вернулся в спальню.

Так ничего и не решив, он взял бомбу, осмотрелся и похромал с ней вниз, опираясь на здоровую ногу. В гостиной генерал склонился над Мари, приставив к глазу камеру. Ноги Мари были оголены, и Мун сообразил, что генерал поправил ей одежду. Комнату на мгновение озарила вспышка, генерал выпрямился, увидел Муна и весело ему кивнул. Мун прохромал к шкафчику в углу, взял одну из бутылок за горлышко и похромал обратно к генералу, который наблюдал за ним все с тем же жадным любопытством. Мун ударил его по голове бутылкой и продолжал бить, пока бутылка не разбилась. Она разлетелась яростно, как стекло, дрожащее в окне поезда, но это не помогло. По пути из комнаты он переступил через Воскресшего Христа, который лежал, будто сраженный на поле боя, все еще сжимая бокал в вытянутой руке.

Мун прошел в кухню, выключил свет и снова включил его. Зажег все конфорки на плите и открыл все краны. Колонка ухнула, содрогнулась и сбавила громкость до тихого рева газовых рожков. Ее шум и сила, как обычно, стиснули нервы Муна, но они не взорвались, как обычно. Обойдя дом и включив весь свет, воду, электричество и газ, он вернулся в гостиную и включил радио и проигрыватель.

Он слышал, как по всему дому хлещет вода, колонка рокочет на грани извержения, а музыка раскатывается и бьется на свету. Он чувствовал давящую на заклепки пульсацию всех электростанций, начинающих светиться и биться, как сердце, сжимая материю в энергию, которая тут же находила выход, прокачиваясь через тело мира, который был бесконечной перестановкой тел, заключенных в восьмиугольнике зеркал. Он попытался мысленно освободиться от всего остального, но барьеры сносили друг друга; ключ к равенству между ним и миром находился теперь за пределами разума, а утешение — за пределами ритуала. У него больше не было ответов, только бомба, которая, если ее поместить в нужное место, пробьет для него дыру, в которую он упадет.

Мун неподвижно стоял в освещенной вибрирующей коробке дома, слишком напряженный, чтобы плакать, и вскоре совокупное давление всех его старых множащихся страхов достигло самого центра его разума и стало распространяться наружу, заполонило его и продолжило распространяться, не принося облегчения, и вот, уже не в силах его сдерживать, Мун нажал небольшую кнопку на бомбе, услышав внутри щелчок пломбы безопасности. Бомба принялась тихонько тикать.

Когда Мун огляделся, то увидел, что его записная книжка пергаментом скручивается на электрокамине, а одна ее страница свисает к нити накала, и заметил первый световой язык, прыжком обратившийся в пламя. Записная книжка сгорела и превратилась в свою черную копию, сведенную к хрупкой сущности.

29 января. По своей привычке проснулся поздно и, поскольку моя супруга Джейн встала рано, позавтракал в одиночестве чашкой кофе и двумя тостами, приготовленными новой служанкой, Мари. Сегодня деловой корреспонденции не пришло. Нынче я редко получаю письма, да и сам пишу нечасто. Жаль, что Джейн мало чем может себя занять, я не раз подумывал, что было бы недурно, если бы она помогала мне в секретарской работе. Сама она часто получает письма, хотя, по-видимому, пишет очень мало, предпочитая полагаться на телефон. Нынче мне редко звонят.

Переговорил с Джейн, — похоже, она не в духе. Бедная девушка часто скучает, хотя весела от природы, и как раз ее веселья мне не хватало в мирные дни. Я предложил ей немного прогуляться по парку, но из-за ненастной погоды она предпочла остаться дома. Она поинтересовалась, почему я не пошел в библиотеку, — обычно я провожу день в Исторической библиотеке на Кенсингтон-роуд: беру с собой несколько бутербродов с сыром и работаю там допоздна, — и я объяснил ей, что, поскольку на вечер у меня назначена деловая встреча, я собираюсь посвятить сегодняшнее свободное время приведению в порядок набросков к своей книге.