не отступал. Он выбрал под ногами самую большую, самую расщеперенную сосновую шишку и с мстительной гримасой истязателя кинул ее к лицу Нади. Подпрыгнув, шишка коснулась ее носа. Губин заржал, захлопал ладонями по коленкам. Надя вздрогнула, с жалкой улыбкой отбросила шишку но не стала скрывать, как неодобрительно и даже брезгливо скривились ее губы.

Букварев взбесился. Глаза его побелели. Он вскочил, голой пятерней выхватил из костра тлеющую головню и с силой запустил ею в друга. Губин едва успел увернуться.

— Больше не буду, старик! — переводя дух, с наигранным хохотком сказал он. — Все ясно. Я — пас.

Всеми забытая Арка обиженно молчала. Она совсем не была похожа на ту болтливую и даже развязную женщину, какой предстала перед друзьями в день знакомства.

…Через полчаса они снова отправились в лес. Снова парами, порознь. О грибах Букварев все же вспомнил и несколько минут суетливо выискивал и высматривал их, но грибы почему-то не попадались. Зато Букварев не упускал ни единой возможности, чтобы поцеловать Надю, сказать ей что-то ласковое, и она подчинялась ему без сопротивления. Но чем дальше, тем больше чувствовалось, что Наде это наскучило. Она стала предостерегающе вытягивать перед Букваревым ладошки, легонько отталкивать его и тревожно оглядываться, будто ей послышались голоса. В такие моменты и Буквареву начинало казаться, что Губин и Арка идут за ними и тайком подглядывают. Надя пряталась от спутника за стволы сосен и колючие кусты можжевельника, а он, пытаясь поймать ее и там, обхватывал и деревья, и кусты, и целовал их, потому что к ним притрагивалась Надя.

— Ты неуловимая и таинственная, как лесная царевна! Но я все равно пленю тебя! — тихо, но самозабвенно вскрикивал он. А Надя только устало и грустно улыбалась ему и снова ускользала. Вдруг она встрепенулась, как отпущенная пружина:

— Ножик!

Букварев подошел и поднял с земли самый обыкновенный перочинный ножичек с двумя лезвиями, штопором и клиночком для открывания консервных банок. Железные его части уже покрылись рыжим налетом, но нержавеющая сталь и пластик на рукоятке первозданно блестели. Букварев отер рукавом ржавчину и открыл лезвия. Оба с любопытством рассматривали находку.

Вдруг Надя быстро и неосторожно выхватила нож у Букварева, но тут же и уронила его, вскрикнув.

— Что с тобой? Порезалась? — с тревогой спросил Букварев, взяв ее за руку и пытаясь разглядеть ранку. — Больно?

Надя отвернулась от него, но он снова оказался перед ней и растерянно заглядывал ей в глаза.

— До крови… Так резануло!.. Но я сама виновата. Да и ты тоже. Ты уж и присвоить хотел мою находку. Так крепко держал… — заговорила она, успокаиваясь и улыбаясь, но все еще морщась.

Она поглядела на крошечную ранку на указательном пальце, пососала сочащиеся капельки крови и залепила ее первым попавшимся листком.

— Мне повезло. Теперь дело за тобой, — загадочно сказала Надя.

— Ты о чем? — не понял Букварев.

— Вот о чем. Когда я увидела этот ножик, то вспомнила, что у нас, в моем родном уральском городе, есть обычай: когда парень и девушка объяснятся в любви, то еще должны скрепить свою верность кровью… Они колют себе чем-нибудь руки, берут капельки крови и смешивают их… Мальчишка смазывает своей кровью ранку на руке девчонки, а она наоборот… И тогда они верят друг другу…

— Я все понял. Теперь моя очередь! — Букварев подобрал нож с земли.

— Не надо! Я боюсь! Я же шучу! — во весь голос закричала Надя.

Букварев храбро зажал ножик в правой руке, левую вытянул перед собой, тыльной стороной ладони вверх, вонзил в нее кончик лезвия и тотчас выдернул его. Ранка быстро заалела, выплеснула легкую струйку светлой крови и отозвалась острой болью.

— Давай руку! Скорее! — весело и требовательно вскрикнул он, и Надя, морщась, протянула ему свой палец.

«Кровный союз» был заключен. Но он, казалось, не сблизил их больше прежнего.

— Зачем уж так-то? Теперь долго не заживет, — сказала Надя, поглядывая на Букварева с каким-то полунасмешливым удивлением.

Он тоже облизал и послюнявил рану, подержал кисть руки над головой, и кровь унялась. Резвости у Букварева поубавилось, хоть он и пытался хохотать.

— Надо бы йодом смазать. Не разболелось бы… — беспокоилась Надя.

— Пустяки! Эта кровная клятва сильнее любой инфекции! — высокопарно сказал Букварев, хотя и помарщивался от боли.

— Ты почистишь этот ножик и наточишь, — сказала Надя. — А потом отдашь мне. На память.

Букварев кивнул и тут же подумал: «Что это? Девчоночья блажь? Насмешка? Или вера в приметы и всякие там заклинания? Шаманство какое-то, дикость и глупость. Не стоило бы мне, считающему себя человеком культурным, ввязываться в такое дело. Объясняй теперь вот знакомым, как получил рану. Хорошо бы успеть сегодня в аптеку за пластырем…»

Ему показалось, что мудрые сосны и солнце, и спесивые стволики можжевельника смеются над ним. Молодые сосенки и те приседают и трясутся от хохота. И весь лес как-то необычно зашумел, будто деревья, кусты и травы зашушукались, передавая во все стороны забавную новость. Букварев поморщился еще откровеннее. Хмель у него быстро проходил, начинала гудеть голова, что всегда его раздражало.

— Ну вот, ты что-то скуксился. А после такого надо бы наоборот. Жалеешь, что ли? — уколола его Надя, хотя и старалась говорить необидно.

— Что ты! Нисколько. Просто это от выпивки. От непривычки. От лесного дурмана, — бодрясь, оправдывался он.

— Так уж и с непривычки! Ведь вы с Губиным и раньше с другими сюда приезжали? Конечно. У вас все так отрепетировано, отработано, — выговаривала ему Надя. Трудно было понять, то ли она разыгрывает его, то ли издевается всерьез.

— Ну! Это уж… — возмутился Букварев.

— Ты женат? — с неожиданной прямотой спросила она и строговато уставилась ему в лицо. Но улыбка тут же тронула ее губы, и Букварев, смятенно глядя на нее, ничего не увидел, кроме естественного девичьего любопытства и еще какой-то затаенной, но, как ему показалось, не очень серьезной мысли, прибереженной про запас. — Отвечай честно! Помни, что против кровного