Ни симпатии к планам Наполеона, ни восхищения перед ним самим Розенштраух не испытывал. Как бывшего актера (в чем он, конечно, не признается) его шокировала пошлость императорских вкусов:

За исключением Бонгара, Розенштраух был единственным из этой компании, кто к началу экспансии революционной Франции был уже взрослым человеком. Это позволило ему в кои-то веки отступить от привычного амплуа заискивающего перед гостями хозяина и выступить в роли более зрелого обладателя мудрости и опыта; это также побудило его в первый и последний раз письменно упомянуть о своей жизни до переезда в Россию. Как он позже вспоминал, он поделился с юными постояльцами своим взглядом на их нынешнее положение: в 1793 году «я видел французскую армию в Голландии при Дюмурье детьми, как они шли тогда – одни пожилые старцы, много наглых бабенок, сражавшихся в общем строю, и безбородые юноши». Французской анархии – вкупе с воинственными женщинами, символом революционной угрозы общественному порядку, – в конце концов пришел конец, но только благодаря тому, что на смену ей пришла театральная, воинствующая мужественность, не лишенная гомоэротической привлекательности, но самоубийственная. Он писал, что видел французов «на Рейне в 1795 г. юношами. В Москве же мужами – ибо едва ли возможно увидеть красивейшую армию, чем 80 000 человек гвардейцев, которые вошли в Москву, из которых каждый старый гвардеец мог бы служить моделью для Юпитера или Геркулеса, а каждый молодой гвардеец – для Ганимеда. Теперь (заключал он со значением – А.М.) мне остается лишь ожидать еще увидеть этих мужей старцами» (с. 270).

Последствия войны

По мере написания мемуаров Розенштрауху стало казаться, что война решительно изменила как его материальное положение, так и его духовное видение мира:

Война помогла Розенштрауху, всю жизнь боровшемуся за выживание, стать состоятельным человеком. Когда наполеоновская армия приблизилась к Москве, он спрятал свои товары, бросил магазин на произвол судьбы и попытался бежать из города. Но человек предполагает, а Бог располагает. Тщательно спрятанные товары были разграблены, а дом и магазин нашего героя уцелели. Как он рассуждал впоследствии, оставь он товар в магазине, он бы не был разграблен и его можно было бы с прибылью продать французам с деньгами, на которые нечего было покупать. Однако в таком случае русские заподозрили бы его в измене, сочтя, что он переехал в Москву только потому, что был в сговоре с французами и ожидал их прибытия. Таким образом, потеря товара доказывала его политическую лояльность. В то же время благодаря тому, что, в отличие от множества конкурентов, его магазин остался нетронутым, он мог возобновить торговлю сразу же по окончании войны. Оглядываясь назад, он верил, что слухи, воспрепятствовавшие его бегству из Москвы, были «милосердным, хотя и незаслуженным, попечением Божиим», поскольку именно они заставили его остаться в городе, «Отсюда многочисленные случаи вызволения из опасностей укрепили мою веру, мое доверие к всемогущему заступничеству Бога, этим обогатился мой опыт и была заложена основа моего позднейшего возросшего благосостояния» (с. 257).

Тот факт, что магазин Розенштрауха уцелел, несомненно способствовал восстановлению его дела. Остается только догадываться, как он смог пережить потерю товара на сумму 50 000 рублей, который, по его словам, был разграблен. Подобно многим москвичам, он ходатайствовал о правительственном вспомоществовании, но нет никаких доказательств того, что он его получил. Чаще всего финансовую помощь оказывали домовладельцам, чьи дома были разрушены[195]. Что до купцов, чиновники принимали во внимание сумму, требовавшуюся заявителю на восстановление предприятия, однако выделяемые суммы были обычно невелики: к концу 1815 года помощь была оказана только 209 московским купцам и средний размер пособия составлял только 6439,47 рубля[196].

А впрочем, Розенштраух мог добыть деньги и другими способами. В своих мемуарах он пишет, что наполеоновским солдатам не было смысла хранить российские ассигнации и они продавали их «не по стоимости, а пачками за золотые и серебряные монеты». «Некоторые жители, – писал он, – зарабатывали таким образом крупные суммы» (с. 248). Розенштраух не подтверждает, что и сам этим промышлял, но Иоганн Георг Коль, посетивший Харьков вскоре после смерти нашего героя, слышал о нем следующее:

Возможно, эта история соответствует действительности; а может, Розенштраух просто ее не опровергал. Его положение в конце войны было бедственным: поскольку он не только потерял весь свой товар, но и до недавних пор был актером без копейки за душой, вполне представимо, что и утраченный товар он покупал в кредит. Послевоенная перестройка открывала новые возможности, но откуда у нашего героя взялся стартовый капитал? Современники, несомненно, тоже проявляли любопытство по этому вопросу. Спекуляции военного времени были болезненной темой. В воспоминаниях о 1812 годе Розенштраух подробно рассказывает о своем знакомстве с французским купцом Ларме (с. 254–255), но ни разу не упоминает о том, что после войны Ларме обвиняли в сотрудничестве с оккупантами и оказании им помощи в разграблении имущества россиян[198]. Розенштраух тоже содействовал противнику. Учитывая, какие это обстоятельство могло вызвать подозрения, ему могло быть выгоднее, чтобы его состояние приписывали ловким валютным спекуляциям, которые в конечном счете ни русским не вредили, ни французам не помогали.

Розенштраух быстро восстановил свое дело и занял видное место в московской немецкой общине. В послевоенные годы он наконец обрел достаток и положение в обществе, к которым так долго стремился.